Прекрасный дом

Молодой воин, внук Сигананды, выйдя из рядов, сбросил с себя одежду. Он был величествен и высок, его обнаженное черное тело напоминало речного угря, а эластичные мускулы плавно перекатывались под кожей при каждом движении. Плюнув себе на ладони, он схватил боевой топорик и стал размахивать им так, что сверкающее острие было видно со всех сторон.

— Вожди, не отрубить ли этому предателю голову?

— Убей его! — закричали с разных сторон.

— Одним ударом я могу сбросить его голову в грязь. И такой человек осмеливается носить обруч мужественности!

— Руби! — заревела в ответ толпа.

— Этот старый пес знает, что белое правительство назначило денежную награду за голову Бамбаты — пятьсот фунтов, — продолжал молодой воин. — А человек, который смолоду работает на белых, работает, пока у него от старости не выпадут зубы и не ослепнут глаза, никогда не сможет заработать столько денег.

— Верно, — подтвердили остальные.

— Человек, который работает, стоит очень мало, а человек, который сражается, стоит в пятьсот раз больше. Белые предлагают большие деньги предателю за одну ночь работы. Эта старая гиена хочет получить деньги. Он готов продать Бамбату, нашего вождя, он продаст и нас. Разве он уже не продал своих сыновей и не разжирел от этого? Он забирает все их жалованье, так что они не могут даже купить щепотку табаку. Что должен я сделать с этим ручным псом европейцев? — спросил молодой воин.

— Убей его!

Старик поднял руки ладонями вверх, из его глаз текли слезы.

— Аи, аи! — Он хотел что-то сказать в свое оправдание, но изо рта у него потекли слюни, а челюсть не двигалась, Зловеще просвистел топорик над его головой.

— Пусть он живет, — остановил воина Бамбата.

Воин ударил обреченного было старика в живот, и тот растянулся на земле.

— Вожди и воины, и вы, женщины, — сурово заговорил военачальник Мангати, — разве мы собрались сюда, чтобы плакать? Те из вас, кто хочет плакать, могут уйти и подставить свои шеи под сапог белых.

Шум мгновенно стих.

— Нет, нет, — бормотали воины.

— Разве была когда-нибудь такая война, в которой не погибали бы люди? Мы, зулусы, никогда не сдавались без боя. Смерть в бою издавна была почетной для воина. Храбрецы никогда не будут забыты, а трусы позорят своих отцов и матерей, свой народ. А теперь те, кому уже надоело воевать, могут свободно уйти домой. Надевайте свои сандалии и уходите. Закопайте свои копья и забудьте, что вы когда-то были мужчинами. Но горе вам в день нашей победы. Вы будете валяться, как падаль, и никто не придет хоронить вас.

— Кто еще хочет говорить? — спросил Бамбата.

И, не дожидаясь ответа, он повернулся и вышел из круга.

Бамбата и племя зонди не только выполнили свой долг: они сделали нечто большее. Они вызвали к жизни мятеж, который горел в сердце каждого зулуса, и с нетерпением ждали, когда пламя разгорится. Вождь восстания понимал, что его задача — поддерживать активное сопротивление, но удары, наносимые ему, становились все тяжелее; он понимал, что, если ему не удастся привлечь на свою сторону новые силы и охватить восстанием глубокий тыл белых, он будет начисто уничтожен армией, превосходящей мятежников по численности, по количеству боеприпасов и продовольствия. Его запасы продовольствия угрожающе таяли, ибо части белых и зулусов-наемников грабили и захватывали все, что попадалось им под руку. С тех пор как к нему примкнул Сигананда, удалось уговорить присоединиться к восстанию только одного вождя — надменного старика по прозвищу Глаз Зулуса, который когда-то сражался против имперской армии и род которого уходил корнями в героическое прошлое. Он пришел с севера и принес с собой высокомерное отношение к столь мелкому вождю, как Бамбата. Временами он спрашивал: «Кто этот человек?», а говоря о Бамбате, называл его «незнакомцем». Но подвиги, совершенные Бамбатой, создали ему легендарную славу и породили почтительно-суеверные слухи о его бессмертии.

Бамбата прекрасно понимал, что его бессмертие не имеет никакой цены, если число воинов его армии не возрастет, а главным препятствием этому была нерешительность вождей. Со всех сторон ему давали советы, и он продолжал мчаться вперед, как черный горный орел, увлекаемый вихрями и встречными течениями неодолимого урагана. Восстание укрепило его положение, но он стал более одинок и часто ночами бродил по степи, следя за лучами прожекторов полковника Эльтона, озарявших синевато-белым светом вершины гор и ущелья. Иногда он брал с собой проповедника Давида и быстро, без устали, шагал милю за милей, утомляя своего маленького спутника и беспрерывно задавая ему вопросы: он старался постичь неведомое и заглянуть в будущее. Он испытал глубочайшее удовлетворение, услышав признание проповедника: «Один господь может ответить на этот вопрос».

В серьезных случаях он советовался с отважным военачальником Мангати и с Какьяной, олицетворявшим беспокойный и ожесточенный дух восстания. С Пеяной он держался холодно и настороженно. Однажды он взял с собой в разведку Коломба.

— Ночь принадлежит нам, день — им, — сказал он.