Прелести Лиры (сборник)

– Это мое дело, – вспыхнула Ева. – А своему Жене передай, что я с ним больше никогда не буду разговаривать.

– Ладно, поцелуй меня, мой котик, – сказал папа. – Пригласи Женю на ужин. А старым людям не надо морочить голову. Поверь, их это волнует. А одиноких чудаков – тем более… Я знаю, тебе можно доверять, но он может истолковать все неправильно. Кстати, как его зовут? Сколько ему лет?

– Спроси у Жени.

Папа рассмеялся в ответ, а вечером к ним, как ни в чем ни бывало, пришел Женя с цветами, которые любил он сам и от которых млела его мама: с букетом лилий. Евину слабость к розам он считал, почему-то, блажью. Еву это, почему-то, почти взбесило.

Этой ночью Пилот приснился ей опять, и, кажется, поселился в ее снах надолго. Она жаловалась ему на то, что люди такие черствые и тупые, а он… Кажется, он слишком распустил свои руки. Но мешать ему совсем не хотелось и, откровенно говоря, на это не было сил. Этот тайный сон сблизил ее с Пилотом.

После этого она стала другими глазами смотреть на Германа Алексеевича. Папа и Женя добились своего.

А в мае Титов ее поцеловал, долгим, влажным, скользящим поцелуем, от которого подкосились ноги и помутилось в голове.

10

В мае на бледное истощенное небо выкатило солнце. Оно ослепительно хозяйничало в перистых просторах, нимало не интересуясь тем, нравится это кому-то или нет. Можно было либо плясать под его дудку, либо ждать ноября, забившись в темный угол.

Утро начиналось с нежной голубоватой дымки, березки за день выпускали тонкие листики, обрастая ажурной зеленоватой кроной до неузнаваемости, а малиново-оранжевое закатное солнце что-то тревожно предвещало, то ли радость, то ли боль.

Даже ночью чувствовалась весна, теплыми волнами устремленная в лето. Подсвеченные синеватым неоном небеса, напоминающие рекламный щит, криво прибитый серебряными гвоздиками звезд к невидимому столбу, скупо украшала роскошная полная луна, выпуклая, с гладко сточенными краями, которую распирало от льющего изнутри солнца (вот куда девается малиновый жар солнца: ночью оно становится лимонной луной). Не хватало только глупого слогана, чтобы все испортить.

Но и без слогана было ясно, что вам рекламировали жизнь. «Живите сами и давайте жить другим» – было начертано небесной вязью на сверхпонятном всем жителям Земли несуществующем языке.

Они каждый вечер с почтением провожали взглядами утомленное солнце, взявшись за руки. Потом встречали появление луны, теперь уже юной и востренькой, по форме напоминающей листики березок.

Когда отрываешься от губ Евы, кажется, что луна светит еще ярче. И глаза возлюбленной поблескивают всполохами далеких галактик – даже ночью. С языка само собой сорвалось: «Моя Алмазная Фея».

… А когда он попытался сделать то, что проделывал в своих снах (в том же ритме и теми же паузами, словно в невесомости), она произнесла нежным, умоляющим шепотом, в котором трепетало желание:

– Не надо, нет, мой милый…

– Почему?

– Не надо…

– Почему?

Ни «да», ни «нет» не возбуждают так, как «нет», в котором сквозит нескрываемое «да». Он сказал ей об этом.

Ей пришлось рассказать ему о своих снах. Он гладил ее льющиеся тяжелой волной волосы, и ей было совсем не стыдно.

– Сны – дело серьезное, – сказал Герман Титов. – Сны не врут.

… Все срослось, все шестеренки запали в пазы, и космический корабль уже отчалил по направлению «куда-нибудь». Они совершенно подошли друг другу, что означало: такая любовь не проходит бесследно. Это был именно тот случай, когда половинки, выкроенные по небесным лекалам в каких-то лазурных лабораториях, совместились пылинка в пылинку. Отодрать их друг от друга можно было только с живой тканью, с мясом, с угрозой для жизни сразу для двух половинок. Конечно, Ева еще этого не понимала, однако выбора, судя по всему, у них было не очень много.

– Давай поиграем в игру.

– Давай.

– Ты должна угадать слово.

– Попробую.

– Черное – белое; друг – враг; холодное – горячее; любовь – … Ну, ваше слово?

– Ненависть?

– Нет, это логика детского садика. Ты уже большая девочка.

– Тогда что же?

– Подумай.

– Не хочу. Боюсь.

– Не хочешь – как хочешь.

Он понял, что она его поняла: любовь – смерть. Пустота, одиночество. Или они вдвоем, и тогда им ничего не страшно – или…

– Пойдем ко мне домой?

– В моем сне ты произнес это точно с такой же интонацией – с интонацией «со мной и навсегда». Дежавю. Может быть, мы уже с тобой встречались в другой жизни?

– Может, и встречались. Я тогда был змеем. Пойдем?

– Нет, змей ты сейчас. Пойдем… Папа меня убьет.

– Не успеет. Завтра я сделаю тебе предложение. Можем, конечно, подождать до завтра…

– Нет, я не хочу никакого завтра. Ты мне нужен здесь и сейчас.