Прелести Лиры (сборник)

Теперь почему-то место призрака занимал бесхитростный лик Федора Басова, отводящего в сторону свои вечно правые глаза. Сказать Федору про «Любовь»? Никогда. Лучше написать «Аборт».

Стоп. Это реакция зависимого человека. Ей, Лире, не безразлично мнение моллюска Федора? Это серьезное обвинение самой себе.

А стихи при этом лились и лились, ставя Лиру перед целой рекой неприятного факта: она оказывалась во власти того, что давно уже спеленало Федора по рукам и ногам. А как же свобода? Джулия? Паскуда? Чистое искусство? Красота?

Нет, Лира не готова к любви. Не готова к слишком дорогой плате за любовь.

Но «Любовь» не интересовалась мнением Лиры, она жила, тучнела и крепла, – и это было для поэтессы неотразимым и убийственным аргументом.

Однажды вечером Лира заставила себя явиться к Джулии – после того, как несколько дней не звонила ей. Сам факт нежелания общаться уже делал Лиру виноватой; более того, мог стать поводом для размолвки. Едва она переступила порог, как увидела перед собой скрещенные на голой груди руки. За ней в одних трусах стоял улыбающийся синьор Паскуале, выставивший на всеобщее обозрение свое намечавшееся брюшко. Мистер ноль. Клоп.

– Что это? – спросила Джулия, указывая глазами на пачку листов, которые держала в левой руке Лира.

– Поэма.

– «Аборт»?

– Нет, «Любовь».

– Ты пришла не по адресу. Иди к Федьке.

Дальше произошло неожиданное и отвратительное. Настя набросилась на Джулию, пытаясь вцепиться ей в волосы, но пальцы ее соскальзывали с гладкого затылка. Джулия ловко встретила ее коленом в живот (Лира сложилась, словно книга стихов на самом интересном месте), а потом стала методично добивать агрессора – сначала удар снизу вверх в челюсть (копна чудных медно-золотых волос падает на лицо), потом боковой по печени и, наконец, прямой в нос. Лира упала, крепко сжимая в руках окровавленные листы, на которых час назад напечатан был текст ее поэмы.

Так, рыдая, с расквашенной мордой, почти не соображая, она и явилась к Федору.

– Я принесла тебе поэму, – сказала она и швырнула листами в его сторону.

Федор бережно собрал их и спросил:

– Как называется поэма?

– Кажется, я люблю тебя, – ответила Лира, отводя глаза в сторону. – Или ненавижу…

– Длинноватое название для поэмы. Надо покороче.

– «Любовь», – сказала Лира.

– Гораздо лучше. А главное – невероятно оригинально. Чаю хочешь?

Когда он вернулся из кухни, Настя свернулась калачиком на диване – теплым комочком, прижимая к животу деревянную кошку. Лицо ее было беспечальным, но пустым.

Поэма Федору не понравилась. Это была заурядная, блистательно исполненная графомания (нечто дилетантское взахлеб), которую люди с божьей искрой из вежливости и чувства легкой радости (завидовать-то нечему!) порой называют талантом; хороши были только отдельные, слетевшие с небес строчки. Настя, кажется, выздоравливала, приходила в себя после болезни, имя которой…

Ее называют по разному; иногда и болезнью не считают. Но благополучное выздоровление, почему-то, не радовало Федора Басова, который мрачнел с каждой прочитанной главой.

Поздним утром, перед завтраком, Настя, запахивая на груди махровый халат тигрового окраса, сказала:

– Я хочу развестись с мужем и вернуть себе сына. Помоги мне, Федор Басов.

Он молча кивнул.

Остывшие гренки были пересушены, кофе ему не удался. К маслу и сыру Настя не притрагивалась.

– Любопытно, какую фамилию носишь ты, Лира.

– Бездникова.

– Это фамилия по мужу?

– Это моя девичья фамилия. Которую я не поменяю никогда.

– Знаешь ли ты, что Джулия уезжает в Италию? Она позвонила мне рано утром. Кажется, она выходит замуж за Паскуду.

Настя пожала плечами и посмотрела в окно.

– Джулия попросила меня передать тебе в дар, в память о прошлом скульптуру, ту самую, где две девушки ласкают друг друга. Она сказала, что скульптура называется «Любовь».

На глазах у Лиры появились слезы.

– Тебе жалко расставаться с Джулией?

– Я соскучилась по моему сыну Ипполиту. И я люблю не кофе, и не чай; я люблю какао с молоком.

Помолчала – и добавила:

– Ненавижу себя за то, что люблю молоко. Скажи мне: я – поэтесса?

* * *

Через три месяца Федор Басов получил письмо от Лиры.

«Я в Африке! Я в Африке, Басов! Передо мной великий Черный континент! Он суров, прекрасен – и светел. Какие пески вокруг – тяжеленные, уверенные и подвижные барханы; здесь все так и веет вечностью. По моей просьбе для меня изловили (расстарался один сказочно богатый араб, потомственный шейх: от него за версту несет чем-то нефте-газовым) совершенно очаровательную змею, шелковисто-серую, с тоненьким хвостиком, которую через день по моему требованию отпустили. Как она скользила по песку! И ритм, и звук, и плавность. Не удивлюсь, если когда-нибудь выяснится, что змеи пишут лучшие в мире стихи.

Мы целых трое суток живем в комфортабельном шатре. Прелесть!

Почему мне раньше нравились север, снег и лед? Не понимаю. Теперь я пишу поэму об африканской принцессе, которую демоны заколдовали и превратили в змею. Я ее расколдую – и все ахнут.