Прелести Лиры (сборник)

– Я вам отвечу так, Федор Басов. Кстати, вы лучше, вы элегантнее, чем я предполагала. Вы немного чудак. Это симпатично. Так вот, милейший. Лира задумала поэму «Герда» на всем известный сюжет «Снежной королевы». Ее добрая Герда грешит со всеми разбойниками подряд, делает все, что угодно, чтобы спасти возлюбленного братца Кая. В том числе ублажает Снежную Королеву, становится ее наложницей. Вы меня понимаете? Потом она узнает, что Кай – вовсе не ее брат, но любовь к этому человеку не становится меньше; она ничуть не жалеет о том, какой ценой пришлось спасать Кая. Более того, она счастлива оттого, что ее тело и душа навек принадлежат теперь Снежной королеве. Она нашла свое счастье. Такова изнанка добра и красоты. Роскошный замысел.

Вот вам и чистая специализация на свежих лепестках; тучный навоз при этом, оказывается, тщательно маскируется, хотя Федору Басову казалось, что принципиально не берется в расчет; оказывается, берется.

– Женщина, способная сотворить такой замысел – истинное чудо – должна быть свободной, – Джулия дала понять, что обе части визита, официальная и менее официальная, завершены. – Вам ведь, праворукому и толстокожему, подобное и в голову не придет, верно? Лиру надо беречь. Оставьте ее в покое. Не лапайте своей грязной правой. Не ревнуйте ее к творчеству. К жизни. К самой себе. Пишите, любезнейший, что-нибудь про осень-цыганку, весну-сироту, зиму-зимушку, про зябликов, звонкий детский смех, стыдливо вуалируйте перси и ланиты. Вы не умеете ворожить метафорами, которые будоражат душу. Кесарю кесарево. Но есть еще и Божий суд… Лира и так переживает сейчас творческий кризис, а тут еще этот эмбрион некстати…

Прощайте.

6

Лира сделала аборт, решительно и хладнокровно (так она сказала Федору в телефонную трубку слабым голосом), и после этого совсем прекратила навещать Басова, на душе которого скопилось столько грусти, что ему явно светила пьянящая каторга «болдинской осени». Грусть, рожденная жизнью, – предвестница творчества, с помощью которого сама же грусть и преодолевается, превращается в букет самых разных чувств. Из сора грусти – оды к радости.

В начале октября (серое небо, кратковременный дождь неделями) к нему домой явилась Джулия.

– Это вы во всем виноваты, – заявила с порога Джулия. – Лира на свою беду встретила вас – и перестала быть поэтессой. Вы, разносчик и возбудитель обывательщины, погубили ее уникальность. Можете спать спокойно. Пусть вас никогда не мучат кошмары, пусть ни один гениальный образ, рождаемый кошмарами, не поселится в вашей душе, и путь у вас каждый день будет без строчки! Я вас проклинаю.

И застыла в гордой позе, обливая его холодным взглядом. Он отвел свои глаза в сторону.

«Болдинская осень» тут же и закончилась, словно проклятья ведьмы Джулии и впрямь оказались пророческими.

* * *

Лира перестала писать стихи и впала в деревянную депрессию. Ее терзал странный замысел, за исполнение которого – это чувствовалось теми щупальцами, которые иногда называют фибрами души, – она никогда не возьмется, никогда. Но и думать ни о чем другом она была не в состоянии. В душе ее появился (выстроился каменными блоками) замысел поэмы «Аборт» (все началось с «крыши», с захватывающего названия: у Джулии алмазным хищным блеском сверкнули глаза). Ей так хотелось обмануть себя метафорой. Но вместо лепестков на свет появлялись пожухлые, скукоженные, коричнево-зеленые не листья даже, а сразу – плоды. Красота сопротивлялась, ускользала из-под кончика пера, не давалась в руки – плохой знак.

И вдруг из всего этого липкого кошмара, в который превратилась ее благословенная жизнь, родился другой, альтернативный замысел, для которого никак не подбиралось название. Стихи уже писались, уже бежали ручьями и потоками, небрежно собиравшимися Лирой в главное, безымянное пока русло, – а названия у поэмы, которая рождалась сама собой, не интересуясь мнением творца, все еще не было. Единственное, что Лира могла сказать определенно (самой себе и шепотом): о судьбе и сути этой «другой» поэмы она ни за что, ни под каким видом и предлогом не рассказала бы Джулии. Лира живо представляла, как, от слова к слову, твердел бы ледяной взгляд ее подруги, как сузились бы глаза – и цвет их из светло– стал бы густо-коричневым, как она скрестила бы руки на груди, резким движением откинув голову чуть набок (ее боевая поза гнева).

И власть очаровательной Джулии, настороженно следившей за своей возлюбленной невесомым призраком, не понравилась своенравной Лире: прощай, свобода творчества, свобода, тайными тропами к которой вела ее именно Джулия?

Странная ересь, которая похоронила «Аборт» окончательно, всходила сочными лепестками, бралась пышным цветом и грозила расцвести кущами райского сада.

И вдруг Лира поняла, что давно уже знает название поэмы (от которого, еще не произнесенного вслух, струился едва уловимый аромат лаванды и еще чего-то южного, волнующего), но всячески скрывает его от себя. «Любовь». Так неожиданно. Вполне в духе «лиры».