Прелести Лиры (сборник)

– Что ты понимаешь в детях? У самого ведь – нет детей, а меня заставляешь. Ребенок – это сплошные пеленки, сопли и говно. Ну, вырастет еще один обыватель – и что из того? «В первый раз в первый класс». Здравствуй, школа. Здравствуй, жопа, новый год. Я ведь загублю свой дар! Из моей жизни уйдет волшебство, понимаешь? Я не мама-героиня, я поэтесса. Я должна быть эгоисткой. Обязана! Иначе я погибну. А что будет с моей грудью! Она станет дряблой, и ты первый отвернешься от меня. Я так завидую Джулии! И бездетной Федре. У нее в любовниках был молодой Ипполит. С таким же бантиком из двух шариков на стволе, как и у тебя. Люблю прямой ствол, не люблю кривых, как у Паскуды. Представляешь, какая у Федры была грудь? Красивая. Упругая. Не теряющая формы в любом положении. Ну, почему у меня такая… судьба? Я что доярка, что ли, или корова, чтобы рожать от первого встречного поперечного?

Кончилось тем, что она легла на диван (лицом к спинке), Федор укрыл ее теплым верблюжьим пледом (рыжим, с непонятно как вплетенными в шерстяную ткань багровыми иранскими узорами), и она, засыпая, шепнула в спинку дивана (мягкий тупик, убранный покрывалом в унылую мещанскую клеточку):

– Это твой ребенок, Басов. Я даже знаю, когда это произошло. С точностью до минуты. До секунды. В ту секунду я хотела этого. Дура… Ненавижу.

Помолчала, ожидая ответа. Федор не шевелился.

Он сидел рядом и пытался осмыслить то, что стало твориться в его жизни с появлением в ней золотой кометы Лиры. У нее есть сын, которого она бросила на мужа (забыв с ним развестись – поистине божественное легкомыслие!) – во имя творчества, Поэзии. Ей и любовь нужна как ощущения, как материал для поэзии. Все горит в этой проклятой, прожорливой топке. Все. Способность к замысловатому рифмованию, к причудливой игре смыслами заставляет ее с некоторым почтением относиться к самой себе как избранному кем-то инструменту – ветренице Лире. И эта же способность, по ее глубочайшему убеждению, не может сделать ее греховной. Грехи к ней не липнут, как добрые дела к бесу. Во время грехопадения она удивительным образом (чудеса телепортации!) перемещается в пространство, находящееся по ту сторону добра и зла: оказывается, этот трюк есть всего лишь навсего проявление психологии талантливого человека. Коброобразного.

Принципиальная беспринципность, дающая ощущение свободы, – вот ее конек-горбунок, который так никогда и не обернется рослой сивкой-буркой, вещей кауркой мышастой масти.

Неизвестно как в его руках оказался лист бумаги. Карандаш заскользил, не отрываясь, и через несколько минут грустное стихотворение о любви к женщине, не достойной любви, было закончено без единой помарки.

Федор прочитал – и…

В общем, он не ожидал, что в его возрасте можно быть столь неприлично сентиментальным.

Поставил дату, набросал посвящение – Насте (фамилии ее, оказывается, он не знал). Потом зачеркнул и написал чуть выше: Лире.

После чего положил листок со стихами на верблюжий плед и подумал: «Какое счастье, что в моей жизни столько сора. Не такой уж я и пустоцвет».

5

Поздним утром он отправился на поиски Джулии, в девичестве Татьяны Пустырской.

Стояла июньская жара. Воздух, напитанный легкой дымкой, становился продолжением мутного бледно-голубого неба. Темная бабочка, с оранжевыми вставками на полкрыла, напоминающими выразительные мантры, устало опустилась на бледно-розовую шапку пышненькой циннии (цветник полили с самого утра), и, будто бы тяжело дыша, поднимала и опускала сухие опахала.

А теплым вечером ярким круглым фонарем будет светить небольшая полная луна, разгоняя хилые тучки, – не давить желтыми лучами на все живое, а именно освещать улицы города, и хотелось думать, что спокойное полнолуние непременно скажется на твоей жизни.

Федор сорвал цветок (с общественной клумбы – первый раз за всю жизнь: не устоял) и решительно зашагал к дому Джулии, адрес которой оказалось найти совсем не сложно.

Встретили его без восторга. Внимательно выслушали, как он представился, дали возможность проявить любезность и лишь затем спросили со злостью, замаскированной под любопытство ботаника:

– Зачем надо было ломать живой цветок?

– Сложный вопрос, – ответил Федор. – Красота и жизнь вообще совмещаются с большим трудом. Цена гармонии – неизбежные жертвы.

Хозяйка хмыкнула. Он прошел в покои Джулии, состоявшие, собственно, из мастерской и кухни, и вкратце изложил цель визита.

– Вы хотите, чтобы я повлияла на Лиру – отговорила ее удалять плод ваших с ней легкомысленных утех? – подняв брови, вопросила хрупкая скульпторша.

– Именно так. Плод наших отношений.

– Вы беспокоитесь именно потому, что имеете отношение к этому эмбриону? Вы теперь, как честный офицер, обязаны жениться, чтобы обдочериться и усыновить? Так?

– Ребенок и честность, конечно, имеют значение; но прежде всего я беспокоюсь о Насте. Лира сделает то, о чем пожалеет. Это будет непоправимо.