Прелюдия к большевизму

Это верно, что я не стал предпринимать официальных шагов в отношении письма Савинкова с просьбой об отставке, датированного 8 августа, надеясь, что он придет в чувство и не станет приводить свои «угрозы» о генерале Корнилове в исполнение. Когда генерал Корнилов прибыл и начал выдвигать идеи Савинкова, я понял, что недопустимо, чтобы последний дальше оставался на правительственной службе, и подписал его прошение об отставке. После этого, чтобы не ставить Савинкова в неловкое положение в тот день, я послал ему с Терещенко записку, чтобы он, Савинков, не приходил ко мне в тот день… («Терещенко сообщил мне, — говорит Савинков, касаясь этого вопроса, — что меня не пригласили посетить в тот день дворец».) Но как же при таких обстоятельствах Савинков мог решиться приехать ко мне в тот вечер и на какой прием он мог рассчитывать?]

Председатель. Значит, было решено, что своей бестактностью Корнилов был обязан Савинкову?

Параграф 9

Раупах. А Савинков ничего на словах не говорил вам о содержании документа?

Керенский. Это было так: он начал говорить о введении смертной казни в тылу; против чего я неизменно возражал, и на этом наш разговор обычно заканчивался. «Если вы не соглашаетесь по этому основному вопросу, — говорил Савинков, — все остальное несущественно». Итак, все другие меры, за исключением пунктов, касающихся железных дорог и фабрик, еще ранее были предложены военным министром. Совершенная ошибка, в которую впадают все вновь назначенные руководители, заключается в том, что до его прихода якобы ничего не делалось, словно он был первым, кто начал предпринимать какие-то реформы: Савинков был первым, затем Корнилов первым, теперь Верховский первый и т. д. На самом деле все материалы для моих сотрудников давно были полностью собраны и систематически переработаны в ряд мер, которые все были направлены на определенные цели [восстановить организацию и боеспособность армии].

[Став военным министром, я сразу же понял, в какую невероятную путаницу вовлек министерство Гучков своими абсурдными реформами. Мне не понадобилось слишком много времени, чтобы разобраться в этом. С первого взгляда было понятно, какую огромную работу надо провести, чтобы устранить этот беспорядок и выработать хорошо спланированные и глубокие реформы. А теперь Корнилов желал действовать радикальными мерами, способом, который мог лишь потрясти все государство.

В связи с вопросом о реформах, проведенных военным министром, я вспоминаю слова, которые я произнес на Московском совещании: «Господа, то, что многие теперь приписывают революции, было выковано силой элементов, а не сознательными действиями и злыми намерениями части темных сил революции; это очевидно из того факта, что все, что возбуждает негодование нынешних обновителей армии, было сделано до меня, без меня и их собственными руками».

На самом деле статус, определявший природу комитетов и организаций, выбранных солдатами, был санкционирован Гучковым в его знаменитом приказе № 213. Бурно обсуждавшаяся комиссия генерала Поливанова (бывшего военного министра), которая выработала декларацию прав солдат и в целом так дорого обошлась армии, существовала во время срока службы Гучкова, но как только позволила данная мне власть упразднить ее, я это сделал. Адмиралтейство также заплатило большую цену за деяния комиссии Савича (члена октябристского правого крыла в 4-й императорской Думе); в то же время В. И. Лебедев[10]вернул комиссии в какой-то степени разумность и действенность. Военный совет даже изыскал средства сократить майское содержание офицеров. А потом это образование полков однородных национальностей, совершаемое без ведома Временного правительства, — сколько трудностей мне пришлось пережить позже, сражаясь с неизбежными последствиями этого нововведения! Наконец, непостижимая ни для кого перетасовка командующих на фронте! И т. д.!

Я подписал «Декларацию прав солдата», которую получил от своих предшественников, полностью, в готовом виде, как законодательный документ. Отказ подписать ее, когда о существовании декларации было известно в самых отдаленных уголках фронта, и она фактически уже применялась, означал бы действовать в стиле «страусовой политики», то есть верить, что реальность исчезнет, если закрыть на нее глаза. Я взял на себя формальную ответственность за все это; и в то же время я категорически приказал, чтобы эта декларация рассматривалась и как ясное и открытое утверждение прав командующих офицеров в условиях боя, которые могли действовать силой оружия против неповинующихся. Таково было происхождение окончательного текста знаменитого 14 параграфа, вокруг которого большевики подняли вой в армии, обвиняя меня. Теперь настало время сказать об этом; пусть упрекнут меня в преступлении против народа будущие власти и те, кто благоговейно склоняются перед неприкосновенностью человеческой жизни!