Прелюдия к большевизму

Шабловский. Не вносил ли Львов предложение включить в правительство только те элементы справа, на чью поддержку он мог бы опереться, или он предлагал укрепить правительство, заручившись поддержкой более широких масс? Или он предлагал какую-то реальную силу, имея целью укрепление правительства?

Керенский. Когда он пришел ко мне в первый раз, мы говорили о включении новых элементов, чтобы расширить границы влияния Временного правительства, а когда я спросил его: «Кто может повысить авторитет правительства, какой смысл назначать двух или более министров?» — он ответил с улыбкой: «О да, быть может, вы ошибаетесь; за нами есть силы». — «Какие силы?» — «Вы их не знаете, но они есть». Это особенно произвело на меня впечатление. Казалось, что Львов что-то знает: он говорил не от себя.

Шабловский. Вы говорили со своими коллегами, Зарудным или Некрасовым, или еще с кем-нибудь о предложениях Львова как о привлекательных, и проинструктировали ли вы кого-нибудь выяснить, кто стоит за его спиной и кто ответственен за эти предложения?

Керенский. Не помню… Нет, на самом деле таких инструкция я не давал.

Шабловский. А вы вообще упоминали об этом деле?

Параграф 17

Керенский. Не могу сказать вам. По-моему, я просто невзначай упомянул в беседе с одним из моих коллег, что Львов разговаривал со мной, но я не могу сейчас об этом с уверенностью говорить, потому что я не придал слишком большого значения его визиту. Я должен сказать, что во время своего второго визита, 26 августа, он совершенно изменил поведение. Он усиленно пытался устроить со мной интервью. Я помню, что у меня не было ни времени, ни желания его видеть, особенно потому, что он был ожесточен, когда покинул Временное правительство. Полагаю, он тогда сказал Терещенко: «Керенский — c’est mon ennemi mortel»[19]. Когда он пришел во второй раз, я встретил его следующими словами: «Вы снова пришли поговорить о включении новых элементов во Временное правительство?» (Я не уверен, в каких именно выражениях это было сказано, но смысл таков.) Он ответил: «Нет, я пришел обсудить совершенно другой вопрос; ситуация полностью изменилась». На этот раз он никоим образом не упоминал о необходимости включения новых элементов во Временное правительство или о расширении границ поддержки его. Он без обиняков сказал мне, что пришел предупредить меня, что мое положение весьма опасно, что я под колпаком', что в ближайшем будущем произойдет восстание большевиков, и тогда правительство не получит никакой поддержки; что никто не возьмется гарантировать мою жизнь и т. д. Когда он увидел, что все это не произвело на меня впечатления и что я воспринял это как шутку — «Ничего не сделаешь, такова судьба», — он резко оборвал разговор. А потом, очевидно весьма разволновавшись, добавил: «Я должен сделать вам формальное предложение». — «От кого?» — «От Корнилова». Когда я выслушал весь этот бред, мне показалось, что либо он сошел с ума, либо случилось нечто весьма серьезное. Те, кто был рядом со мной, могут подтвердить, как сильно я был расстроен. Когда Львов покинул мой кабинет, ко мне зашел В. В. Вырубов. Я показал ему только что составленный документ и сказал: «Вот к чему мы пришли, таково состояние дел».

[Должен принести извинения за неизбежные повторения, но я считаю необходимым воспроизвести события вечера 26 августа как можно точнее. На самом деле меня подвергли перекрестному допросу по определенным частным эпизодам этого дела, природа которого в достаточной мере была знакома следственной комиссии, но которую, возможно, трудно уловить читателю.

Вечер 26 августа имеет исключительное значение. Благодаря приходу Львова стало возможным, если использовать образное выражение Некрасова — «взорвать уже подготовленную мину за два дня до того, как это было назначено» (то есть 28 августа), и именно из-за событий того вечера генерал Корнилов говорил о «великой провокации» и обо всех его последователях, которые проводили против меня и определенной части Временного правительства в высшей степени ожесточенную кампанию.