Преломление. Обречённые выжить

Через три часа, ближе к вечеру, мы уже стояли на знакомом ростинском причале. Переход из Полярного в Росту недолог. Всего 30 морских миль. С нуля часов Толик заступал на вахту у трапа. В два ночи я поднялся на главную палубу, делая очередной обход тральщика. Подойдя к матросу, столбом стоящему на вахте у трапа, я заглянул ему в лицо. На лице играла ангельская улыбка. Веки были закрыты и слегка подрагивали, как в лёгком сне. Какие сновидения проплывали перед его мысленным взором, можно было только догадываться…

«Не может же человек спать стоя», — подумал я и, тронув Толика за плечо, чуть подтолкнул вперёд. К моему удивлению, Толик, как деревянный идол, стал падать на рейлинги[51]. Упёршись руками ему в грудь, мне удалось остановить это неминуемое падение. Самое удивительное — при этом он не проснулся.

Пришлось зычным командирским голосом прокричать:

— Все наверх! Паруса ставить!

После этой команды Толик заморгал глазами.

— Контршкоты травить! Бизань-шкоты выбирать!

При этом вахтенный рефлекторно стал перебирать руками, будто действительно выбирал воображаемые шкоты.

— Стаксель-гик на топенант!

Тут, наконец, он окончательно проснулся и уставился на меня сонными, удивлёнными глазами.

— Что происходит? — уже более спокойно спросил я.

Толик, приложив руку к беске[52], отрапортовал слегка заплетающимся языком:

— Вахтенный у трапа матрос Тебеньков. Замечаний и происшествий на вахте нет…

— Выпил, что ли?

— Есть маленько, — признался Толик.

— Тогда придётся тебя подменить. Не могу же оставить здесь спящего вахтенного, да ещё подшофе.

Сопроводив полусонного матроса в кубрик личного состава, подвёл его к подвесной койке.

— Раздевайся, спи. Паруса будем потом ставить.

Пришлось будить молодого киргиза, безотказного служаки, тихого и безропотного. Он-то уж точно не заснёт.

Через некоторое время я ещё раз спустился в кубрик. Внизу у самой палубы горели красные и зелёные фонари. В их тусклом свете виднелись чьи-то ноги… Они то подгибались, то вновь становились по стойке смирно. Сначала я немного опешил. Среди спящих военморов вдруг такая непривычная картина: ноги, стоящие в красноватой полутьме. Туловище не проглядывалось: то ли его скрывал мрак, то ли его вообще не было. Подойдя ближе, с изумлением убедился, что ноги, стоящие на палубе, принадлежали матросу Тебенькову, а его туловище, согнувшись, покоилось на койке. Поза напоминала безупречную букву Г. Таким образом, Толику казалось, что он достаивал положенную ему вахту у трапа.

«Прилежный матрос», — улыбнулся я и будить «сомнамбулу» не стал. Пусть проспится до утра.

Утром после общей побудки Толик встал как ни в чём не бывало. Да ему и вставать-то не надо было: разогнулся, выпрямился, и уже на ногах.

— Как спалось на вахте? — спросил я.

Толик виновато произнёс:

— Готов понести наказание, не совладал… такое у меня впервые…

В последний день стоянки в Росте, когда дежурство по кораблю нёс я, на причале появилась Мария.

Кутаясь в жакет толстой вязки, словно боясь замёрзнуть, она попросила позвать Толика. В лице её уже не было мальчишеского задора, волосы были приглажены и собраны в пучок.

«Сеньорита» долго ждала на причале, постукивала каблучками стёртых туфелек друг об дружку, засунув ладони в рукава вязаного жакета и шмыгая носом, покрасневшим от наступившего вечернего холода. Она ещё раз или два просила позвать Толика, но он так и не вышел.

Поздно вечером, сбросив швартовы, мы стали медленно удаляться от причала. Девушка подошла к самому его краю и, качнувшись чуть вперёд, мысленно обняв покидающего её матроса, бережным жестом погладила его по голове. Она так и осталась стоять, неподвижно застыв, пока мы не скрылись в глубине Кольского залива.

Я поднялся в ходовую рубку. Толик стоял у штурвала, внимательно наблюдая за вертящейся картушкой гирокомпаса[53].

— Как ты? — поинтересовался я.

Он ничего не ответил.

— Скажи, почему к Маше не вышел? Ждала до самого отхода.

Толик тяжело молчал, уставившись неподвижными глазами куда-то за линию проплывающих мимо береговых сопок. Потом медленно повернул голову и сухо произнёс:

— Боялся сорваться… Кинулся бы к ней безоглядно.

Мы ещё много раз заходили в Росту. Но «сеньорита» больше не появлялась. Каждый раз матрос Тебеньков старался получить увольнительную на берег. Ни адреса, ни дома её тётки он не знал. Приходилось только гадать — что с Машей, где она.

Возвращался всегда потухший, докладывая командиру согласно уставу:

— Матрос Тебеньков из увольнения прибыл, замечаний и нареканий нет.

Видя его в таком состоянии, Синёв иногда с горечью спрашивал:

— Ну что, Тебеньков, не нашёл?..