Преломление. Обречённые выжить

— Ну а если я назову порогом этот самый, как его…

— Коммингс, — любезно напомнил четвёртый.

— Вот именно. Что тогда будет?

— Тогда вы можете каблучком задеть за него, упасть на палубу и разбить вашу замечательную коленку…

— Или лишиться своего достоинства… — добавил механик-налётчик, с жадностью наблюдающий за вихляющими бёдрами дамы.

— А вас, — развернулась особа, — между прочим, никто не спрашивает.

Элегантно перешагнув коммингс, дама спустилась по рабочему трапу на причал и, сопровождаемая с одной стороны четвёртым помощником капитана, а с другой механиком-налётчиком, гордо прошествовала в сторону проходной. У самой проходной, многозначительно пожав руку четвёртому и посмотрев на механика, хотела ему что-то сказать, но потом раздумала.

Василь Савельич принял это за особый знак и, слегка приподняв мицу, произнёс:

— Могу я поцеловать вашу ручку? И надеяться…

И здесь высокопоставленная дама высказала невысказанное:

— Пошли вы в… товарищ «капитан»!

— Вот что значит большой партийный стаж, — сделал заключение четвёртый, подняв к небу указательный палец. — Не надо было вам, Васильсавелич, балласт на оба борта принимать, хватило бы и на один. А так — перегруз, шпангоуты[59] не выдержали…

— Всякое бывало… — опешил наш сердцеед. И когда дама уже скрылась за дверями проходной, продолжил: — Но чтобы начальник отдела кадров, член КПСС — и такое! Такого я ещё никогда не слышал. На грани фантастики…

Мамин снял свою большую мицу — зависть многих капитанов — и почесал блестящим козырьком с золотистым шнуровым позументом лысеющую маковку.

Весь рейс механик-наладчик кусал локти и сокрушался:

— Такая рыба сорвалась! Чувиха из чувих! Начальница с немалым партийным стажем! Про остальное я уж и не говорю! Вот четвёртый не даст соврать — на грани фантастики бабец. И так гладко всё шло. И надо же — стармех под руку подвернулся! Если бы не он, всё было бы оки-доки. Проверено! Ведь до этого ни одного срыва не было. Век не забуду!

И он весь рейс поглядывал на Деда, то бишь на стармеха, недобрым взглядом. А тот ничего и не помнил. В отличие от членов экипажа, лишивших Мамина звания «налётчика».

И стал наш Василий Савельевич снова просто механиком-наладчиком.

Были-небылицы от Бори Ткачёва

«Для молодого и хрен — малина, а для старого бланманже — редька» — любимое выражение Бори Ткачёва, с которым мне пришлось делить радости и горести большого морского перехода от берегов Невы к берегам Антарктиды. Боря скрашивал наш суровый мужской быт рассказами из своей жизни, насыщенной невероятными историями.

Рассказывал он обстоятельно, с вдохновенным блеском в глазах. В его так называемых воспоминаниях часто фигурировали вполне реальные люди, попадавшие в ситуации, граничащие с абсурдом.

До конца не доверяя Бориным россказням, я не рисковал озвучивать своего отношения к его байкам по двум причинам. Первой было то, что его враньё имело под собой некую жизненную основу. Оно соответствовало духу реального, где-то существующего бунтаря и ухаря или разгулявшегося купца первой гильдии, чудом выжившего в большевистском чистилище и проросшего крепким «сорняком» в наше время. Второй причиной, более веской, являлось то, что я боялся вспугнуть творческий порыв автора. Ибо стоило посмотреть на вдохновенное лицо Бори — и перед вами представал не рядовой механик-водитель полярных вездеходов, а поэт, свободный художник, строящий своей музе глазки, погрузившийся в океан воображения и широким жестом размазывающий по полотну удивительные краски, скульптор, ваяющий не ведомые никому шедевры и чувствующий, что нет ничего скучнее голой правды.

Когда его, к примеру, просили рассказать, как он с Рашидом Бейбутовым дружбу водил, Боря обижался:

— А почему только с Бейбутовым? Я и с Федей Костровым, то бишь с Фиделем Кастро, за женьшенем пол Хабаровского края по сопкам исходил. И Хрущу кабанов матёрых под выстрел подгонял, когда он вместе с Федей охотился и меня чуть не ухайдакал вместо кабана. И с капитаном Соляником девять месяцев лебёдчиком на «Славе» отбарабанил, 824 кита знатному орденоносцу по слипу вытащил. Да если начну всех перечислять, суток не хватит.

Никто из разместившихся в шестиместном кубрике полярников не уличал его в неприкрытом вранье, потому что под его вечерние байки всех смаривал здоровый, глубокий сон, нередко сдобренный немалым количеством принятого на грудь спиртного.

В Бориных интерпретациях почти всегда появлялись люди, пьющие так безмерно, бездумно и безудержно, что картина человеческой жизни представлялась как процесс постоянного пития от рождения до самой смерти. Получалось, что человек рождён не для того, чтобы жить, а для того, чтобы пить.

Когда я уходил на ночную вахту и прикрывал за собою дверь в каюту, оттуда под храп его слушателей всё ещё продолжал звучать голос нашего «сказителя».