Преломление. Обречённые выжить

Неизвестно кому он договаривал свои нескончаемые истории про вылившийся из цистерны спирт, про семь лет вынужденного воздержания от спиртного, от которого его «лечили» лучшие профессора Владивостока, про доктора с траулера «Посьет», исцеляющего дозами чистого медицинского спирта по уникальной методе и любящего наведываться к своей невесте только после сильнейших подпитий, когда он выглядел трезвее любого трезвого…

Боря всё говорил, говорил и говорил, выбрасывая слова в вечность.

И до сих пор его голос звучит во мне.

Наука умеет много гитик

— Было это дело на… — Боря сделал паузу, и по напряжённому выражению его лица всем стало ясно, что он хотел «это дело» приобщить к Дальнему Востоку. Именно там и происходили все его невероятные истории. Но чтобы не кривить душой, он с большой неохотой выдавил: — на «Новолазаревской». Кстати, тебе, Палыч, — Боря вытянул корявый указательный палец в мою сторону, — полезно будет узнать кое-что о тех местах, где предстоит зиму коротать. Я тогда на станции механиком числился, — продолжил рассказчик, — и ни сном ни духом не ведал, что наукой стану заниматься. А во всём виноват профессор, что с нами зимовал, феноменальный специалист.

— Ты нам батоны-то в уши не заталкивай, — быстро отреагировал на «профессора» один из слушателей, — научную элиту на зимовку не затянешь, она вся по кабинетам отсиживается.

— Здесь я с тобой согласен, но этот энтузиаст работал инкогнито. Никто не знал, что он со степенями и званиями. Числился он на станции гляциологом — специалистом по ледникам.

— А ты, механик-дизелист, разгребая соляр лопатой, знал, — пошутил тот же слушатель. Но никто не засмеялся. Все ждали продолжения.

— И я ведь не знал. Вид у него неброский, бородка клином, как у Некрасова, волосы вечно всклокочены, худоват. Да и едок неважный, я вам доложу. Возраста был пенсионного. К марту-апрелю, когда все ближайшие озёра льдом накрепко схватило и нужно было проводить на них полевые работы, а это как раз его профиль, расхворался профессор не на шутку. Кашлял, как чахоточный, и всё ко мне приглядывался.

Однажды поманил к себе пальцем и простуженным голосом произнёс: «Смотрю я на тебя, Боря, и вижу себя в молодости. Сослужи мне, мил человек, добрую службу. Дело тут нехитрое. А в жизни, может, и пригодится: откроется такое, о чём никто и не догадывается. — И добавил хитро так, с прищуром: — Наука умеет много гитик».

После этих слов я и согласился на дело, поскольку поверил ему. Неделю он меня подготавливал, посвящал в профессорские тайны и методы, им же изобретённые. И вот стал я через день, через два, отстояв свои ночные вахты, ходить на окружавшие нашу станцию ледяные озёра. А иногда и на купольную часть ледника выползал. Для молодого и хрен — малина, а для старого бланманже — редька.

И везде, где ни бывал, делал всё по разработанной им методе: ручным буром пробурю лунку в ледовой толще Верхнего озера, керны[60], как поленья, сложу в абалаковский рюкзак и тащу на исследование профессору. А на Глубоком озере батометры Нансена[61]повыдергаю из лунки, разолью содержимое по склянкам — каждая склянка своему горизонту чтоб соответствовала, — и опять бегом к профессору. А он меня только нахваливает да приободряет. Давай, говорит, Боря. Молодца! Так держать. Сам же всё новые задания даёт и в науку свою мудрёную посвящает. Под конец я уже сам знал, где и какие промеры делать. Такой материал собрал! Профессор жалел, что у меня специальность не научная. Говорил, что с этим материалом можно из меня сразу члена-корреспондента сделать. А работ моих и на докторскую хватило бы.

— Колбасу, что ли? — подколол кто-то.

— Диссертацию, — поправил Боря.

— А-а-а, — затянул тот же голос, — для меня что член, что доктор — одинаково.

— Но в итоге самым главным было то, — продолжил Боря не моргнув глазом, — что стал я ощущать невидимые в природе связи и явления, которые можно познать, только соприкоснувшись с настоящей наукой. Благодаря этому старикашке-профессору понял я многие вещи, ранее незнаемые и даже далёкие от меня в силу ограниченности моего механического сознания. Стал я петрить — отчего отлив и почему прилив, зачем ветер вечерами с юга дует, а днём может с любых других направлений. Узнал, наконец, что такое планация и чем она отличается от нивации, где искать интрузию, а где агломератовый туф.

— И надо это тебе? — прервал Борю всё тот же голос дотошного слушателя. — Ну хорошо, узнал то, узнал сё. А дальше? Какая польза от этого? Диссертации не написал, членом с корреспондентом не стал, от слов мудрёных умней не сделался. А то, что в суть вещей проник, это ещё вопрос. Я тоже могу себя пророком провозгласить. Но от этого ничего не изменится, так как пророчествовать не стану, ибо истин небесных сверху мне на ухо никто не шепчет. А если бы и шептал — кто поверит? Так что от этих прозрений ни жарко никому, ни холодно. А профессор твой, между прочим, на тебе выехал и, возможно, даже статус свой научный поднял благодаря твоим же стараниям.