Преломление. Обречённые выжить

Доктор, однако, покрепче оказался. После «Фундадора» сразу к невесте побежал. Она на Горной тогда жила. Боцман мне уже потом, когда я очухался, рассказывал: «Выбегает твой доктор, на морде лица нет, глаза шальные, ищет что-то, мечется. Я, грешным делом, подумал — в гальюн приспичило, тошнит беднягу. А он: “Где у вас тут выход? К невесте надо срочно”. — “А что, — спрашиваю без всякой задней мысли, — рожает невеста, что ли? Раз срочно так”. — “Да нет, — говорит, а сам от нетерпения ногами сучит, — не рожает ещё. Но через девять месяцев, может, и родит. Кто этих невест разберёт?”».

В отличие от боцмана, я-то доктора изучил давно, он всегда так: как выпьет маленько, сразу к невесте бежит. Женихаться. Пять лет его знаю, и все пять лет женихается.

Надо сказать, у доктора с невестой этой цирк настоящий! Он хоть и не пьянел особо — по крайней мере снаружи не определишь, — но, если за воротник заложит, то обязательно путал адреса. Невеста его в 31-м доме жила, квартире № 13. Его же, наоборот, заносило в 13-й дом, квартиру № 31. А там как раз брат невесты проживал. Матрос-водолаз: будка шесть на девять, сам килограммов на сто двадцать тянул, — короче, шкаф трёхдверный с антресолями. Ни обхватить, ни объехать. Все срочные погружения только ему доверяли. На дно камнем шёл. Женихов на дух не переносил. И как только наш «жених» ему под руку попадался, то сразу про свадьбу напоминал. Да так крепко, что бедный доктор не то что номера путал, имя своё забывал начисто.

Я, в свою очередь, как на диван ухнулся после этого бренди-шменди, так три дня в отключке и пролежал. Пароход уже и загрузиться успел, и в море вышел — мы тогда на Кобэ пошли, — а я всё в отключке. Меня по всему пароходу ищут. Доктор, когда к невесте дунул, второпях дверь захлопнул. Нет Бори, пропал. Каюта закрыта. Начали гадать: или на берегу остался, или что ещё хуже случилось. Бросились к боцману. Тот: «Голову даю на отсечение, в каюте дрыхнет». — «Нет в каюте, — говорят, — закрыта дверь на замок, стучали, не открывает никто».

Тогда боцман взял ломик, с которым никогда не расставался, подошёл к моей каюте, да как шандарахнет ломиком по замку. Дверь тут же и открылась. Ввалились, черти полосатые, а я на диванчике сплю, в две ноздри дую. Еле растормошили. «Ты что, заболел?» — интересуются.

А я ничего не соображаю. Даже ответить не могу. Смотрю, по каюте пустая бутылка из-под «Столичной» катается, её «Фундадор» догоняет, а под столом оцинкованное ведро стоит. И тут стал я кое-что припоминать. Спрашиваю: «Какое число сегодня?» — «Судно уже к берегам Японии подходит», — отвечают.

Посчитал. Три дня провалялся в отключке! «Ну, братцы, — говорю, — виноват, бренди проклятый попутал». — «Вставай, вставай, пропащая душа, иди крепкого чайку на камбузе похлебай, легче станет!»

Всё понимают, черти полосатые. Я глаза протёр, встал, посмотрел на себя в зеркало: мать моя родная! — лицо как мятый банан, язык белый, глаза растопырены, будто за виски кто сзади тянет. Придём в Японию — за своего примут. С трудом добрался до камбуза, похлебал чайку крепенького, и вроде полегчало малость. А на обратном пути наткнулся на фельдшерицу. Бой-баба! Ещё на Халхин-Голе санитаркой служила. У Жукова. А в 45-м в Москве ей сам дедушка Калинин награду вручал: двести бойцов раненых с поля боя вынесла.

— Сразу всех, что ли? — свалял дурку один из слушателей.

— Ага — сразу! Квадратно-гнездовым способом!..

Идёт наша героиня, беломорину в зубах держит. «Что это с тобой, Боря? Не узнать тебя. Думала, новый член экипажа. Эвенк какой-то. Выкладывай, что с тобой?»

Выложил ей всё как на духу. Схватила меня, добрая душа, в охапку и, как с поля боя, потащила в свою амбулаторию. Кинула на кровать и басом приказала: «Будешь здесь на послеоперационной койке в себя приходить, пока не оклемаешься».

А койка та была не простая — подвешена на специальном карданном шарнире. Как бы судно ни качало на волне, койка, благодаря шарниру, всё время в горизонтальном положении должна находиться. А поскольку койкой никто не пользовался — за двадцать лет, слава Богу, операций на судне не случалось делать, — то кардан сей хитроумный закис от времени. Фельдшерица наша, на что уж была здорова, но раскачать механизм не смогла. А тут, как по заказу, боцман проходил. Заглянул в дверь — видит, помощь нужна. «Что, — говорит, — кардан заело?»

Подошёл — и как шандарахнет ломом по нему. Механизм сразу и заработал. Напоследок ещё и тавотом обильно смазал, чтоб не скрипел.

Лежу себе на чудо-койке, балдею. Пароход качает во все стороны, а мне хоть бы хны. Как будто бичую у кореша в общежитии на кровати с панцирной сеткой. Фельдшерица мне, бедолаге, примочки делает. Да сырыми яйцами отпаивает. Курорт, да и только.

Боцман, проходя мимо, всегда заглянет: «Ты прямо как мандарин китайский под паланкином. Опахалыцицу к тебе ещё бы приставить».

Так я до самого Владика и провалялся.

В Кобэ меня на берег не выпустили. Фотография в паспорте не соответствовала моему теперешнему облику.