Преломление. Витражи нашей памяти

Крановщик представился Гошей и, прихлёбывая пустой чай, сообщил, что может принять металлолом в любом количестве и с оплатой на месте. У него, мол, всё схвачено: и погрузка, и вывоз за территорию завода, и сдача в пункт приёма.

— Расценки у меня такие, — он выложил заранее заготовленный лист, вырванный из ученической тетради. — Расчёт после взвешивания, не отходя от кассы.

Боцман глянул и заключил:

— Где ж я тебе достану металл? У нас всё к месту приварено и прилажено. Лишнего нет. А бронзовый кругляк, который у тебя самый дорогой в списке, Дед в кормовую кладовку перетащил под замок. Так что кругом «голый васер». В крайнем случае могу выделить свайку для клетнёвки концов и шкрябку для отбивания ржавчины. Но на этом не заработаешь. Даже на бутылку пива не хватит.

— Здесь нужно что-то потяжелее, — продолжал крановщик, — больше килограммов — больше денег. Сами понимаете. На предыдущем судне, например, мы отгрузили старый нерабочий компрессор. Тонна с хвостиком! Вот это была кунда!

— Потяжелее у нас будет только главный двигатель, — с издёвкой обронил третий. Без него в море не выйдешь, вручную винт не покрутишь.

— Тогда остаётся якорь, — подыграл ему баковый матрос, — тоже тяжёлый.

Предложение было столь абсурдным, что все засмеялись.

— А что? — глядя в подволок, невозмутимо произнёс боцман, — это нужно хорошенько обдумать. Якоря и цепи у нас сейчас выгружены: в цехе их уже отпескоструили и покрасили. Завтра всё это выложат на пирс, останется только смычки отмаркировать. И будем всё это добро в цепные ящики затаскивать. А якоря в клюзы ставить. Вот здесь, Гоша, станем с тобой в тандеме работать: ты на кране, я на брашпиле.

— Работа привычная, — подтвердил Гоша, — но выгоды с неё никакой. Только зарплата месячная капает, и всё.

— Погодь, погодь со своей зарплатой. Она у тебя, кстати, не маленькая. Знаем, и до трёхсот иной месяц с премиальными доходит. А у меня с ремонтными вычетами 67 рублей 70 копеек. Не разгуляешься.

— Ну вы своё в море наверстаете, — усмехнулся Гоша.

— До моря ещё дожить надо. А вот один якорь мы, наверное, сможем оприходовать. Но только левый. Правый ни в коем случае трогать нельзя.

— А чем они отличаются? — в недоумении поднял брови баковый матрос.

— Ничем не отличаются. Один — две тонны кованого чугуна и другой столько же. Это вам не компрессор списанный, а классический якорь Холла. Без него ни один Регистр в море не выпустит. Наша задача — сделать хороший муляж, а настоящий сдать во Вторчермет.

— А вырученные деньги пропить, — с готовностью подключился баковый матрос.

— Ну, это кто на что горазд. Если удастся изготовить точную копию якоря, то можно будет смело затягивать её в левый клюз. Ле-вый-то якорь наш капитан никогда не отдаёт. Я с ним уже двадцать лет хожу. Исключительно — в любых ситуациях — он становится только на правый. Левый для него как бы не существует. Считает плохой приметой даже упоминать о нём. Моряки вообще народ суеверный, но наш кэп — случай особый. Весь экипаж знает: с трапа на палубу нужно ступать только правой ногой, свистеть — упаси Господи, показывать пальцем на проходящее судно — верх морского бескультурья, носки постирать — к шторму, женщина на борту — несчастья не избежать, уронить швабру за борт — к большой беде…

— В понедельник да ещё тринадцатого числа выход в рейс практически исключён, — добавил третий, — кеп всегда найдёт причину задержаться.

— Вот-вот, поэтому, если наш доблестный «колобаха» выстругает нам деревянный якорь и для большей убедительности мы покрасим его чернью, то будет он стоять в клюзе до самого списания судна в утиль. А судну уже двадцать семь стукнуло. Ходить ему ещё года три, максимум пять. А наш капитан как раз и решил на нём до пенсии дослужить. Так что вариант беспроигрышный. Никто не догадается о подмене. Воспользоваться левым всё равно не придётся.

— Так кто ж тебе трёхметровый якорь выстругает? — изумился крановщик. — Это ж уму непостижимо.

— Это твоему уму непостижимо, а наш судовой плотник Предыбайло Адам Моисеевич ещё и не такое может. Он в своё время в Кижах реставрацией Преображенской церкви занимался. Там всё в шип сделано, ни одного гвоздя. Ему якорь сварганить — плёвое дело. Только не говорите для чего. Дам ему задание, он и спрашивать не будет: надо, значит, надо. Семён, — обратился боцман к баковому матросу, — зови сюда «колобаху».

Когда Семён привёл «колобаху» Предыбайло, боцман сразу предложил чаю.

— Чаю? — переспросил Адам Моисеевич. — Это мы завсегда. Без чая-то что за жисть?

— Моисеич, — начал боцман, — такое дело намечается: надо якорь из дерева собрать. Так сказать, макет. Но только точь-в-точь как наш. Смогёшь?

— А чего ж не смочь? — прихлёбывая чай, отозвался Предыбайло. — Мне только материал соответствующий дай, я тебе не то что якорь, Эйфелеву башню сотворю. Одним топором срублю без единого гвоздочка.

— От! Это мне и надо, Моисеич. Возьмёшь в подшкиперской аварийные брусья — матерьял объёмный, и руби себе на здоровье. Желательно, чтоб к завтрашнему дню готово было.