Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени

Столетие – это лишь кусок времени, а смысл ему придадут потомки. Работа памяти структурирует время, наделяет его глубиной. Память способна приблизить прошедшие времена к собственному настоящему, растянуть или сжать время, а иной раз и полностью стереть его следы. Религиозная непосредственность часто игнорирует категорию времени: основатель, пророк и мученик способны одновременно присутствовать в настоящем. Историзму XIX века впервые удалось заключить время в оболочку прошлого. Линейное времяисчисление по своей природе абстрактно. Оно редко соответствует ощущению времени. В ряде незападных цивилизаций проблема точной датировки событий прошлого возникла лишь в тот момент, когда организация времени в годичном ритме нашла всеобщее признание. Только принцип линейности связан с представлением о размежевании исторического знания на отрезки «до» и «после». Так создается масштаб историзма, позволяющий, в свою очередь, создавать исторический нарратив. Историография эпохи модерна и археология повсюду в первую очередь занимались вопросами датировки. В Японии, оказавшейся и в этой связи в авангарде неевропейского пространства, на рубеже XIX–XX веков была составлена национальная хронология, удовлетворяющая новым требованиям и уводящая во временные глубины[176]. В Китае, обладавшем исключительно богатой историографической традицией, которая ни в чем не уступала европейской, подобного результата достигли позже. Для этого понадобились широкомасштабные критические исследования источников, начатые в 1920‑х годах[177]. Прошли десятилетия, прежде чем была создана относительно надежная хронология событий древнейшей китайской истории. Во многих странах Африки и южной части Тихого океана о ранних фактах человеческой деятельности свидетельствуют археологические находки, однако установить их точный возраст невозможно даже в рамках Нового времени. Так, например, по отношению к гавайской истории существует понятие «протоисторического» периода, завершившегося лишь около 1795 года, с появлением письменных источников[178].

Для данной книги я предпочел следующее решение вопроса о границах века: «мой» XIX век не является временным континуумом, охватывающим пространство от отправной точки «альфа» до финальной даты «омега». Истории, которые интересуют меня, не являются линейными процессами, протекавшими в течение ста или более лет, их развитие нельзя передать в форме последовательного повествования по принципу «а потом…». В центре моего внимания находятся превращения и трансформации. Каждая из этих трансформаций имеет собственную временную структуру, свои особые темпы, свои поворотные моменты, характерные пространственные категории и, в известной степени, собственное региональное время отсчета. Одна из важных задач этой книги состоит в том, чтобы раскрыть эти специфические структуры времени. Соответственно, книга содержит много дат и неизменно обращает внимание на хронологические тонкости. Отдельные трансформации, представленные здесь, начинаются и заканчиваются в разные моменты времени. На временной оси для них характерна непрерывность в обоих направлениях. С одной стороны, они с разной степенью интенсивности продолжают развитие процессов предыдущих эпох, назовем их «раннее Новое время». Даже великие революции невозможно понять без их предпосылок. С другой стороны, XIX век сам является предысторией современности. Изменения, которые впервые дали о себе знать в XIX веке и стали его характерными чертами, только в редких случаях резко (скажем, в 1914 или тем более в 1900 году) прекратились. Поэтому я намерен, умышленно пренебрегая дисциплиной, заглядывать в XX столетие и простирать свой взгляд вплоть до наших дней. То, что я хочу показать и прояснить, это не замкнутая и самодостаточная история XIX века. Цель моего повествования – сделать наглядной включенность одной эпохи в долгие временные линии, представить XIX век в истории.