Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени

Особая японская позиция осложнила метагеографическую ситуацию в регионе. С точки зрения политического влияния Япония однозначно входила в число центральных действующих лиц на дальневосточной геополитической сцене, наряду с Великобританией и Россией. В то же время отношение Японии к другим частям Восточной Азии оставалось противоречивым. Корея, будучи вассалом Китая, исторически поддерживала с ним тесные отношения и редко вступала в контакт с Японией, так и не накопив положительного опыта в этой связи. В эпоху Мэйдзи Япония видела в Корее, однако, зону потенциального влияния и аннексировала ее территорию при первой благоприятной возможности в 1910 году. Уже в последней трети XIX века, а окончательно после 1890 года Япония духовно отделилась от азиатского континента. Она стала воспринимать себя, как писал Фукудзава Юкити в своем эссе «Расставание с Азией» (Datsu-a) 1885 года, только как географическую часть Азии. В культурном отношении, так же как в отношении политических и материальных ориентиров, Япония видела себя на стороне Запада и с высоты его успехов уже смотрела на Китай – на своего прежнего наставника – с растущим пренебрежением[316]. Этому противоречила возникшая на рубеже веков другая тенденция: встать в авангард «паназиатской» солидарности в целях обновления Азии и борьбы против возрастающей мощи Запада. Амбивалентность такой позиции была основным противоречием, содержащимся во всех японских представлениях о «Восточной Азии» (Tōa): желание мирно сосуществовать с другими и одновременно доминировать и «цивилизовать». Тот факт, что эти представления изначально были сформулированы военными в контексте описания потенциальной зоны боевых действий японской армии, придал внутреннему конфликту особую остроту[317].

Метагеографические альтернативы

Во времена Риттера и Гумбольдта география работала с более тонкими региональными сетками, чем это стало принято позже, когда в обиход вошла глобальная карта «регионов мира». Уже в первом десятилетии XIX века география порвала с традицией государственных статистических наук, в XVIII веке собиравших и систематизирующих географические знания, и стала искать новые подходы к расширению географического знания. Карл Риттер был в ходе этих поисков ведущим мыслителем. Он отказался от фиксации географии на государствах как основополагающих порядковых единицах, оспаривал правоту дедуктивной таксономии как основного принципа классификации и систематизации и негативно оценивал отсутствие взаимной связи между многочисленными данными, накопленными в старых справочниках[318]. Риттер спроектировал новое членение земной поверхности на основе физических признаков. Физиономические образы «стран» и «ландшафтов» заняли место статистически классифицированных королевств. То, что Риттер декларировал примат физических принципов, не мешало ему изучать материальное проявление образа жизни и действий человеческого сообщества на Земле как исторической сцене. Он считал одной из задач географии исследование развития народов, которые для него являлись особо значимыми «индивидуальностями», в их связи с «родной страной» и с «родной природой». При этом Риттер избегал упрощения взаимосвязи природных условий с развитием общественной жизни и «движения истории», не сводя их к одному фактору, например климату. Он не был геодетерминистом. Риттер рассматривал природу как «воспитательный дом для человеческой породы», как источник формирования коллективной идентичности и особенностей социальных типов[319]. Риттер использовал богатую традицию географических описаний, которая сложилась в течение в XVII–XVIII веков[320], и дополнил ее «динамическими» образами развития и деятельности. На основе собственной концепции всеобъемлющего и всеохватывающего страноведения он пытался выстроить систему отношений между природными формами земной поверхности (изучая главным образом горные цепи и «водные системы») и местами исторических событий. Риттер снова и снова работал над решением проблемы «членения земных частей»[321]. Одно то, что он вообще назвал это серьезной проблемой, возвышает его над всеми предшествующими и многими последующими географами. Рассуждая подобным образом, он пришел, например, не к «плоскому» геополитическому, а «рельефозависимому» понятию «Высокая Азия», которое отражало особенности как природы, так и укладов жизни ее обитателей[322]. Вместо того чтобы использовать обобщенное понятие «Восток» (Orient) или более поздние обозначения «Ближний и Средний Восток», Риттер делал различия между Западной Азией (включающей иранский мир), Аравией и междуречьем Тигра и Евфрата.