Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени

Метаморфозы метагеографической семантики можно особенно наглядно продемонстрировать на примере региона мира, который сегодня известен как Восточная Азия. Это название используется прежде всего в географии и социальном регионоведении (area studies) и редко встречается в филологии, изучающей Азию. С лингвистической точки зрения нет очевидных оснований связывать Китай, Японию и Корею. Все три языка этих стран устроены по-разному. Синология, японология и кореистика являются самостоятельными дисциплинами, порой ревностно отстаивающими собственную значимость. С момента возникновения этих дисциплин в начале XIX века не предпринималось никаких усилий для разработки некоего общего понятия о Восточной Азии. Нечто подобное связывалось, начиная с конца XVIII века, с французским выражением «Восточная Азия» (l’Asie orientale). Но это понятие существовало в очень неопределенной форме и использовалось главным образом в топографическом значении. Термин «Восточная Азия» стал широко применяться начиная с 1930‑х годов, когда вследствие возросшего влияния США в Азиатско-Тихоокеанском регионе дальнейшее использование европоцентристского названия «Дальний Восток» оказалось в определенной степени абсурдным. Логичным оставалось бы использовать только вариант «русский Дальний Восток» в отношении Сибири. С тех пор предпринимаются попытки поиска альтернативных обобщающих понятий, причем инициатива проявляется скорее участниками дискуссии за пределами региона, нежели его местными обитателями. Одним из предложенных вариантов является «синийское культурное пространство», объединенное на основе конфуцианства, – не беспроблемная конструкция с точки зрения исторических, религиозных и социологических подходов.

Все еще употребляемый термин «Дальний Восток», в свою очередь, происходит из словаря эпохи империализма, в словарный запас которого входят также выражения «Ближний Восток» и «Средний Восток». Этот термин возник в результате метагеографической реорганизации картины мира, принятой в соответствии с геополитическими стратегиями периода развитого империализма, которые пользовались большой популярностью как среди географов, так и среди политиков в эпоху fin-de-siècle. Некоторые государственные деятели, такие как вице-король Индии, а позже министр иностранных дел Великобритании лорд Керзон, видели себя в роли географов-любителей и охотно пускались во всевозможные спекуляции относительно подъема и падения целых регионов мира. Когда в конце XIX века утвердилось понятие «Дальний Восток», оно объединяло два ключевых момента. Во-первых, сфера стереотипных представлений о «Востоке», сформировавшихся в ходе изучения мусульманских стран, расширялась географически в восточном направлении. Китай, Япония и Корея воспринимались, соответственно, как дополнительные образования со специфическим населением «желтой расы» на общей «ментальной карте» Востока, по своей сути диаметрально противоположного Западному миру. Во-вторых, и это наиболее важно, понятие «Дальний Восток» играло концептуальную роль в новой геополитической стратегии. Оно пришло на смену традиционной картине мира, в центре которой находился Китай. С европейской точки зрения, концепция Дальнего Востока представляла собой своеобразную подсистему мировой политики значительного европейского влияния, гарантии которого, в отличие от колониального влияния в Индии или Африке, не были в достаточной мере защищены. Культурные особенности отдельных стран не играли в рамках этой концепции существенной роли. Страны Дальнего Востока рассматривались прежде всего как арена действий для ведущих мировых держав. Геостратегический центр тяжести изначально лежал в Желтом море и постепенно переместился на территорию Маньчжурии. Он распространился, таким образом, на регионы, которые в соперничестве мировых держав воспринимались как «ключевые точки» (pivots), если использовать выражение Маккиндера. Политическим ядром «дальневосточного вопроса» было будущее Китая как единого государства. В отличие от аналогичной ситуации на Ближнем Востоке, так называемого «восточного вопроса», который касался судьбы другого многонационального государства, Османской империи, на Дальнем Востоке неожиданно дал о себе знать региональный фактор. Япония заявила о себе в качестве независимой, стремительно возрастающей военной силы.