Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства

Некоторые отцы-основатели США были рабовладельцами и оставались ими (хотя Джордж Вашингтон дал всем своим рабам свободу). Американская конституция 1787 года, равно как и последующие поправки к ней, ничего не говорила о проблеме рабства. На Гаити – и нигде больше – непосредственное значение для людей, вершивших революцию, приобрела сначала программа прекращения расовой дискриминации, а затем – программа освобождения рабов. Чернокожие и цветные люди, жертвы жесткой системы угнетения, усвоили идеи, идеалы и символы Французской революции и искали свое место в новой вселенной, где граждан не делят по цвету, – как это было провозглашено в 1794 году[661]. Таким образом, именно повторное введение рабства в 1802–1803 годах, а не само изначальное восстание рабов вызвало апокалиптическую освободительную войну. А колониализм, сохранявшийся везде, кроме Гаити, послужил причиной того, что противоречие между нормой всеобщего равенства перед законом и ее практическим несоблюдением еще полтора столетия оставалось жгучим вопросом исторической повестки дня.

Латинская Америка и Северная Америка в сравнении

Интеллектуальный мировой эффект принципов 1776 и 1789 годов был неограничен во времени и пространстве[662]. Почти везде (за исключением разве что Японии) во все последующие эпохи ссылались на свободу, равенство, самоопределение, права человека и гражданина.

Встречное течение западной мысли, от британского современника Эдмунда Берка до французского историка Франсуа Фюре, желало видеть истоки «тоталитарной демократии» (согласно Якобу Л. Тальмону, который определил Руссо главным злодеем) и всех форм политического фанатизма и фундаментализма в целом в якобинском радикализме. Непосредственное глобальное влияние, ощутимое в конкретных взаимодействиях, было гораздо более ограниченным. Оно, как мы видели, не добралось даже до России[663]. В Китае на Французскую революцию практически не было отклика до 1919 года, и даже тогда, по веским причинам, антиимперская освободительная борьба североамериканских колоний вызвала куда больший интерес.

Революционный лидер Сунь Ятсен (1866–1925) желал бы видеть себя в роли Джорджа Вашингтона в Китае. В Индии некоторые противники британцев тщетно надеялись на французскую поддержку; напротив, умело использованный в тактическом плане страх перед французским вторжением стал предлогом для упреждающего завоевания значительной части субконтинента под руководством Ричарда Уэлсли, брата Артура Уэлсли, который проявил себя в борьбе с Наполеоном и с 1814 года звался герцогом Веллингтоном[664]. Французская революция вместе с наполеоновской экспансией на Ближнем и Среднем Востоке оказала наиболее глубокое влияние за пределами или на краю атлантического пространства взаимодействия. Безусловно, гораздо важнее самой революции в Египте, в Османской империи и даже в далеком Иране была военная экспансия Наполеона. Она заявила о себе одним махом в 1798 году, когда французы вторглись в Египет. Французская оккупация сломила многовековую власть мамлюков и тем самым освободила место для новых лиц и групп, которые захватили власть после ухода французов в 1802 году. Османская империя была проверенным и теперь снова важным партнером британцев как фактор безопасности в восточном Средиземноморье. Здесь, однако, султан Селим III (годы правления 1789–1807, по стечению обстоятельств он вступил на престол одновременно с революцией) тщетно пытался преодолеть влияние консервативных военных – янычар, выступавших против любых реформ; этого удалось добиться только преемнику его преемника – султану Махмуду II в 1826 году. По крайней мере, султан Селим под впечатлением от активизации дипломатической и военной деятельности начал политику военной модернизации; вскоре за ним с аналогичной программой последовал Иран. Но нигде в исламском мире, да и во всей Азии и Африке, Французская революция не вызвала независимых революционных движений «снизу»[665].