Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства

Хотя сам Тёрнер в своих поздних работах предостерегал от упрощенного представления, что в Северной Америке существовал единый непрерывный фронтир пионеров, неуклонно двигавшийся на Запад, условия в Новом Свете были несравненно более ясными, чем большое количество различных фронтиров в Евразии, находящейся под влиянием России. Это разнообразие было следствием географии, экологии, социальных и политических форм организации этнических групп, российской политики, а также местных решений российских командиров. О пограничной политике можно говорить только начиная с того времени, когда царь заключил пограничный договор с калмыками в 1655 году: это был не инструмент порабощения, а относительно равноправное соглашение[135]. Таким образом, российское государство рано прибегло к средству, которое США с самого начала использовали против индейцев. Договорные соглашения предполагают минимальное участие обеих сторон, даже в случае неравенства сил. Поэтому они являются инструментом не полностью развитого колониализма, а в лучшем случае его предварительной стадии. Договоры, подобные договору 1655 года, первоначально служили для умиротворения сильных в военном отношении соседей по границе. Впоследствии российская политика разработала богатый набор вариантов пограничной политики – от умиротворения до массового истребления[136]. За использованием этих инструментов никогда не стояла единая политика имперской экспансии и внутреннего колониального управления, сформулированная в виде общего плана. Поэтому каждая из границ должна была рассматриваться по отдельности, как это делается сегодня в исторических исследованиях[137].

Российская империя и Северная Америка в сравнении

С точки зрения проблематики фронтиров здесь не идет речь о руссоцентричной перспективе строительства российской полиэтнической империи. Вместо этого зададимся вопросом об особенностях евразийских фронтиров в сравнении с Северной Америкой.

Первое. До момента основания США и даже до Англо-американской войны 1812 года наиболее могущественные индейские народы оставались как бы внешнеполитическими партнерами белых колонизаторов, что примерно соответствует традиционным отношениям Московского государства с татарами или казахами. В обоих случаях значительный сдвиг в балансе сил произошел лишь около 1800 года. Однако в Северной Америке индейцы никогда не были включены в общество колонистов по эту сторону границы. Именно тот факт, что североамериканский фронтир с самого начала был исключающим, позволил возникнуть middle ground, контактной зоне со смешанным и переходным характером. А в Российской империи существовали, как выразился Андреас Каппелер в своем классическом труде, «древние традиции полиэтнического симбиоза, восходящие к Средним векам»[138]. Нерусские народы, включенные в имперскую структуру, не были полностью разоружены, и их элиты в определенной степени признавались русскими как самостоятельные аристократии. В нечетко определенных периферийных зонах империи возникли и полуавтономные особые формы, подобных которым не было в Северной Америке, но которые существовали в форме bandeirantes в Бразилии: казаки, которые с конца XV века формировались как общества воинов на территории нынешней Украины и в других местах. Казаки были типичными пограничными жителями, чей образ жизни и военная тактика почти не отличались от соседних степных кочевников (таких, как ногайские татары и калмыки). Долгое время цари опасались казаков, и в раннее Новое время они отнюдь не были послушными орудиями центральной власти. Подобной автономизации на границе в Северной Америке никогда не было.