Четвертая из этих стратегий достигла пика своего успеха в Средние века, когда земледельческие общества от Испании до Китая попали под контроль конных кочевников. Даже великие династии континентальной Азии, правившие континентом в раннее Новое время, происходили из Средней Азии и имели не обязательно кочевое, но по крайней мере некрестьянское происхождение. Это относится и к маньчжурской династии Цин, правившей Китаем с 1644 по 1911 год. После 1644 года подобный тип строительства империи больше не повторялся; однако на создание империи и государства у Цин ушло более столетия[126]
. Тем не менее в различных частях Евразии кочевые общества оставались достаточно сильными, чтобы грабить своих оседлых соседей и ставить их в податную зависимость от себя. Даже Россия продолжала платить астрономическую дань крымским татарам вплоть до XVII века. Таким образом, пограничные процессы различного рода были частью исторической реальности Евразии на протяжении очень длительных периодов времени, а централизованные государственные образования на континенте, будь то российские или китайско-маньчжурские, были в значительной степени мотивированы защитой от угроз со стороны кочевников. Фронтиры такого рода имели собственную историю отношений власти и обмена. Поскольку земледельцы и кочевники обладали доступом к разным ресурсам, в которых нуждалась другая сторона, для них было гораздо более типичным сотрудничество, чем радикальный конфликт. И хотя середина в виде культурной гибридности, отступничества и множественной лояльности возникала далеко не всегда, граница объединяла так же часто, как и разделяла. Так продолжалось до XVIII века. В мировой истории уже давно стало общим местом, что монгольские завоевания начала XIII века открыли беспрецедентное по масштабам пространство для взаимодействия и общения; есть мнение, что они создали «средневековую мир-систему». После этого, согласно общепринятому мнению, государства и цивилизации Азии вернулись в свои рамки – примером тому является Китай династии Мин (1368–1644), спрятавшийся за своей Великой стеной, – и положили конец средневековой «экуменической» Евразии. Но последние исследования указывают на открытость путей сообщения и разнообразие трансграничных отношений, которые существовали вплоть до начала XIX века. Поэтому имеет смысл говорить о непрерывной Евразии и в этот период. Резкая дихотомия Европы и Азии, о которой в XVIII веке начали писать некоторые европейские авторы, стала идеологической конструкцией лишь в начале XIX века.Особенность фронтиров Евразии состоит в том, что они были переформатированы империями. В отличие от Америки и Африки южнее Сахары централизованная и иерархически упорядоченная империя была здесь доминирующей политической формой. Говоря упрощенно, существовало две формы империй: с одной стороны, степные, создаваемые всадниками-кочевниками, которые вели себя паразитически по отношению к своему оседлому крестьянскому окружению, и, с другой стороны, империи, которые получали свои ресурсы в основном за счет прямого налогообложения собственного крестьянства[127]
. Переходы между этими типами были возможны. Например, Османская империя возникла как рыхлая структура военных воинов и поэтому поначалу структурно была похожа на Монгольскую империю, но затем со временем трансформировалась в империю второго типа. По мере общего укрепления этого типа, который также (менее удачно) называют «пороховой империей» (