Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства

Такие особые общества были эфемерными по своей природе, потому что в какой-то момент они мешали созданию жестких имперских или национальных структур. Британское государство примерно с 1720 года начало принимать энергичные меры против каперов в Карибском бассейне, которые до этого времени были ему полезны в борьбе с испанцами и французами, – таким же образом и позиции казаков становились слабее по мере того, как они переставали быть буфером против степных кочевников и чем больше российское государство самостоятельно удовлетворяло свои потребности в безопасности. Было бы неверно представлять казаков «европейскими» борцами с наступающими азиатскими ордами. Во многих отношениях их социальная организация и культурные модели больше напоминали нерусских соседей, чем метрополию. Это особенно верно на Кавказе, где терские казаки и горские народы Кавказа жили в тесном обмене друг с другом как почти зеркальные отражения организованных воинских культур. Для казаков русские купцы и караваны были более легкой добычей, чем их боевитые соседи. Когда в первой половине XIX века российское государство оказало давление на терских казаков, чтобы использовать их против кавказских народов, многие из них переживали конфликт лояльности; некоторые дезертировали на кавказскую сторону и приняли ислам. Только в 1824 году терские казаки были официально включены в состав Российского государства, должны были нести службу и платить подати[139].

Второе. Роль, которую армия США сыграла в борьбе с индейцами, нельзя недооценивать. За исключением интерлюдии Гражданской войны, пограничное использование было самым важным применением войск в период между войной с Мексикой (1846–1848) и Испано-американской войной 1898 года. Пик активности армии на западе США почти совпал (без причинно-следственной связи) с кампаниями российских военных на Кавказе и против эмиратов Средней Азии (прежде всего Хивы и Бухары). Самое главное отличие заключается в том, что американская армия использовалась для защиты частных поселенцев, то есть, в конечном счете, в крупномасштабных полицейских операциях, а не в спланированных с военной точки зрения завоевательных кампаниях. В отличие от этого российская армия в течение XIX века стала инструментом завоевания, которому не предшествовало и за которым не последовало крестьянское поселенческое движение. Это было продолжение старой модели: как и прежде, возможности российского государства для военных действий были выше, чем для организации планомерного заселения. Нельзя сказать, чтобы экономические мотивы у таких военных экспансий империи полностью отсутствовали: завоевание Средней Азии вступило в решающую фазу в 1864 году, когда Гражданская война в Америке затруднила снабжение российской текстильной промышленности хлопком и внимание российских политиков переместилось на альтернативные источники поставок, расположенные в Средней Азии[140]. Стратегические цели в противостоянии с Османской империей, Ираном и Британской империей, однако, имели по крайней мере не менее сильный мотивирующий эффект, чем ситуативные решения командиров на местах. Такой военный империализм не вел к возникновению фронтира. Это было государственное предприятие, которое неизбежно наносило удар по нерусским обществам, подвергшимся нападению, но не вело к созданию новых форм организации общества.

Третье. В отличие от индейцев Северной и Южной Америки, у народов Средней Азии, оказавшихся под ударом Российской империи, по крайней мере был шанс, часто минимальный, найти союзников в лице третьих стран или хотя бы гостеприимные страны, куда можно эмигрировать. Для североамериканских индейцев лучшим доступным вариантом было бегство в Канаду, которая, однако, лишь немногим предоставила безопасное пристанище. Кавказские же народы были интегрированы в сети исламской солидарности и могли рассчитывать хотя бы на то, что их примут в Османской империи. В тисках между Российской империей и китайско-маньчжурским империализмом пространство для маневра у народов Средней Азии к концу XVIII века сузилось. Но некоторые из них какое-то время еще могли лавировать между двумя великими империями. Отдельные народности до 1864 года платили дань и России, и Китаю. С 1820 года, когда хватка Китая в Синьцзяне начала ослабевать, среди мусульманского населения там и по другую сторону имперской границы, в Коканде, вспыхнули восстания. До 1878 года неоднократно предпринимались попытки образовать независимые мусульманские государства между империями[141]. За исключением некоторых народов Сибири жертвы российской экспансии смогли сохранить пространство для маневра, которое было закрыто для индейцев Северной Америки.