Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства

Доминирующие в Европе национально-государственные образования эпохи следовали не поликефальной, а гегемониальной модели, при которой региональное государство-гегемон берет на себя инициативу, применяя военные средства и определяя характер вновь возникшего государства[288]. Такое гегемониальное объединение сверху отнюдь не было новшеством европейского модерна. Военное государство Цинь, расположенное на периферии китайской государственности, создало в 221 году до н. э. единое китайское государство и положило начало первой династии. Цинь даже обнаруживает некоторое сходство с Пруссией XVIII–XIX веков: довольно жесткая военная система (в Пруссии после 1815 года менее отталкивающая, чем прежде), имевшая в то же время доступ к культуре и технике соседних центральных цивилизаций – Восточного Китая в одном случае, Западной Европы – в другом. Как Пруссия была объединяющим гегемоном в Германии, так в Италии им стало небольшое пограничное Пьемонтско-Сардинское королевство. Оно подходило для этой роли как единственное управляемое местными властями государство Италии – остальная страна находилась под властью Австрии, Испании и Ватикана. И в Пруссии, и в Пьемонтско-Сардинском королевстве решительные «реальные политики», премьер-министры Бисмарк и Кавур, разжигали международные противоречия, чтобы создать возможность для реализации их политики объединения. Итальянцы преуспели первыми: в феврале 1861 года конституировался новый общеитальянский парламент. Уступкой Австрией Венеции в 1866 году и переносом столицы в Рим, который скорее символически был завоеван у папы Пия IX в 1871 году, было закончено внешнее формирование национального государства. Присоединение Рима стало возможным лишь после того, как поражение Наполеона III в битве при Седане лишило папу надежного протектора и французский гарнизон ушел. Обиженный папа Пий IX удалился в Ватикан и угрожал всем католикам отлучением от церкви, если они будут участвовать в национальной политике[289].

При всех выявленных типологических сходствах между процессами объединения Германии и Италии в них были все же и некоторые различия[290].

Первое. В Италии этот процесс, хотя и глубоко укорененный в идеях интеллектуалов, организационно был подготовлен хуже, чем в Германии: не было предваряющей объединение фазы интеграции, такой как Таможенный союз и Северо-Германский союз в немецких землях, и вообще внутреннее образование нации, «понимаемое как экономическая, социальная и культурная интеграция коммуникационного пространства», продвинулось в Италии не так далеко, как в Германии[291]. В ментальном смысле, кроме католической веры, тоже не было почти ничего, что бы связало всех итальянцев от Ломбардии до Сицилии; но курс церкви с 1848 года шел вразрез с итальянским национализмом.

Второе. Важнейшая причина отсутствия структурных предпосылок для национального единства состояла в том, что на протяжении столетий в Италии правили внешние силы. Италии требовалось освободиться от иностранных оккупационных режимов, тогда как в Германии было просто вытеснено влияние императора Габсбургов, пусть и ценой – в несколько преувеличенной формулировке – немецко-немецкой гражданской войны[292]. Исход этой войны быстро решился чисто военным путем: битва при Садове (Кёниггреце) 3 июля 1866 года стала решающей вехой на «малогерманском» пути образования национального государства. Пруссия была самостоятельной военной силой совсем иного калибра, чем небольшое Пьемонтско-Сардинское королевство. Она смогла продавить объединение Германии на международной арене жестким образом, в то время как Пьемонт был зависим от поддержки коалиций держав, в которых он всегда играл роль более слабого партнера.