Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура

Запад поздравлял себя с тем, что в масштабном процессе самоцивилизирования варварство работорговли и рабского труда осталось позади и наконец-то создано по-настоящему христианское общество. Однако справедливости ради следует сказать, что для XVIII и начала XIX века рабство было характерно отнюдь не для всего мира. В Европе XVI–XVII веков тенденция к более свободным условиям труда перешла в свою противоположность как в заокеанских колониях, так и – в форме «второго закрепощения крестьян» – восточнее Эльбы. Но в это же время ни в Китае, ни в Японии (в отличие от Кореи, где рабство отменили только в 1894 году под японским влиянием[634]) не были распространены сколько-нибудь значительные отношения рабства. В испытавшем влияние конфуцианства Вьетнаме в XVIII веке эти отношения постепенно исчезали. Они не появились вновь и в эпоху раннего Нового времени, эру великого ренессанса рабства на Западе. Таким образом, Китай и Япония в XVIII веке были цивилизациями, свободными от рабства, – в отличие от Запада. Буддизм, влияние которого в Юго-Восточной Азии преобладало, по отношению к рабству сохранял большую дистанцию, чем ислам и церковное христианство, – пусть прямые аболиционистские решения и были приняты им лишь в XIX веке. Когда в 1874 году в буддистском Сиаме в итоге продолжавшегося несколько десятилетий процесса вытеснения насильственного труда и крайней социальной стигматизации был издан первый аболиционистский декрет, который затрагивал пока еще не все виды рабов (последние исключения были сняты в 1908 году), это произошло не столько под прямым давлением Запада, сколько в результате ренессанса буддизма, отсылавшего к образцовой жизни Будды, наряду со стремлением сиамской монархии закрепить свой модерный имидж. В начале XX века просвещенная абсолютистская монархия, сохранявшаяся до 1932 года, поспособствовала тому, чтобы прежний рабовладельческий Сиам обрел новую идентичность: сущность Таиланда буквально определялась отсутствием рабовладения[635].

Цепные реакции

Подобные сравнительные рефлексии на рубеже XIX–XX веков на Западе, однако, возникали редко. На восточные общества, за исключением Японии, там смотрели с таким презрением, что были не способны оценить достигнутое ими важное историческое преимущество. И еще одно обстоятельство упускали из виду современники, удовлетворенные тем, что эпоха рабства закончилась, – а именно тот факт, что это не просто результат самопроизвольного хода прогресса: его никогда бы не случилось без готовности многих отдельных индивидов претворить моральные убеждения в политические акции. С рабством активно боролись. Его противники в Европе и Азии иногда не достигали успеха, некоторые из их побед были хрупкими, ибо рабство находилось под защитой мощных интересов. Оно не отмерло со временем, не пало из‑за своего якобы анахронизма. Его судьба была связана с масштабными конвульсиями эпохи. Самые тяжелые поражения рабство потерпело не в мирное время, а в связи с революциями, гражданскими войнами и острым международным соперничеством.

Конец рабства у себя дома дал европейцам и североамериканцам в конце XIX века новое оправдание для их цивилизаторских миссий. «Цивилизованный мир» вроде бы снова доказал свое превосходство и тем самым – право на глобальное лидерство. Прежде всего по отношению к исламскому миру, в котором рабство в значительной мере оставалось неприкасаемым, теперь можно было – и не без оснований – занять позицию ничем не нарушаемого нравственного превосходства. В Африке европейская борьба с рабством даже стала одним из главных мотивов для оправдания военной интервенции. Прежде всего из‑за своего категорического неприятия рабства в колониализме видели прогрессивную силу. Прогрессивные империалисты, белые аболиционисты и афроамериканские противники рабства были едины в намерении победить рабство и с африканской стороны Атлантики[636]. Прилагались усилия, чтобы проникнуть вглубь континента – положить конец преступлениям работорговцев и разрушить политическую силу рабовладельцев. Во вновь завоеванных колониях эпохи зрелого империализма рабство уже не вводилось заново. Жесткое принуждение к труду было в порядке вещей, но ни в одной из европейских заморских колониальных империй работорговля не допускалась, а статус раба не закреплялся в колониальном праве. Если в раннее Новое время европейцев характеризовала глубокая пропасть между правовым полем дома, на европейском континенте, и правовыми условиями в заокеанских колониях, то зрелый империализм по крайней мере в этой области создал единое правовое пространство. Нигде в империях британцев или голландцев, французов или итальянцев не допускалось покупать, продавать, дарить других людей и причинять им без санкции государства – в качестве наказания за преступления – тяжелые телесные повреждения.