Преодоление

– Вон тот-то, такой, с бородавкой под носом! Как у Гришки Отрепьева! Самозванца-то! Его так и зовут между собой свои, смоленские, «Расстрига»! Тухачевский! Яков, кажется! Он служил у Пожарского! Ещё с Нижнего Новгорода: пришёл к нему с другими смоленскими! А до того служил под началом Валуева!..

Всё это он сообщил Одоевскому.

А Яков не знал, что уже так наследил, что его знают даже бояре, хотя и понаслышке.

Богдана они, думные, тоже вычислили. В пылу азарта они причислили к ним, к Тургеневу и Тухачевскому, ещё одного, Афоню Жедринского, боярского сына из Нижнего Новгорода. Только из-за того, что тот, подойдя к Тухачевскому, что-то спросил его, затем ещё сильнее закричал, подогревая толпу.

И тут в разгар волнения, когда Яков выступал под колоколом Ивана Великого, кто-то толкнул его в плечо. Яков отмахнулся, подумав, что это кто-то из своих:

– Отстань!

Он собрался было снова закричать, поднимая людей на борьбу за свои кровные, выслуженные оклады… Но опять кто-то толкнул его, теперь сильнее. И у него над ухом раздался, перекрывая гул толпы, крик:

– Яков!

Он обернулся на этот окрик.

Перед ним стоял Пронский.

– Яков, надо поговорить! – громко и раздельно произнёс тот, перекрывая шум толпы. – Дело есть!

– Князь Пётр, не сейчас! – так же громко ответил Яков ему.

В этот день Пронскому удалось всё же поговорить с Тухачевским. После того как накал страстей на площади стал спадать, служилые выдохлись бороться за своё, остыли, смирились со своей участью.

Он вытащил Тухачевского из толпы, увлёк его в сторону.

– Давай пошли отсюда! – заговорил он торопливо. – Где-нибудь найдём местечко, где нас не подслушают! – глотая слова, говорил и говорил он, торопливо шагая подальше от площади.

Яков же шёл за ним, не отдавая себе отчета, зачем он нужен вот этому князю. Вообще-то, он уважал князей. Одно лишь это слово – «князь» – поднимало человека в его глазах. А тут не только князь, но ещё и воевода, близкий к государю, служит при дворе, стольник…

– Пойдём ко мне! – решился всё же князь Пётр затащить Тухачевского к себе. – Там никто не помешает поговорить!

И он привёл его к себе на двор. Двор стоял в Белом городе, на Большой Фроловке. Он был большой, две хоромины, теремные окошки. Высокое крыльцо вело на второй ярус.

В комнату, светелку, которая, судя по её обстановке, была лично его, князя Петра, холоп принёс водку и закуску. Князь Пётр был холост. И эта холостяцкая обстановка чувствовалась повсюду. По тому, как небрежно были разбросаны вещи, а в комнате стоял мужицкий запах…

Князь Пётр, выпроводив холопа, налил себе и Якову по чарке крепкой.

Они выпили. И князь Пётр рассказал ему, что только что отсидел неделю в тюрьме. Не стал скрывать, из-за чего. Сейчас его выпустили, но приговорили к ссылке в Сибирь, в Тобольск, на службу. За что – тоже сообщил.

– И тебя ждёт то же! – предупредил он Якова.

– За что?! – удивился Яков.

– А вот за то – за вот это выступление на площади!

Его глаза, налившиеся от водки и от прихлынувшей к голове крови, строго взирали на него, на Якова. И в них не было пощады: вся правда-матка говорила сейчас его языком…

– Я тебя предупредил! – сказал он в конце этой странной для них обоих встречи.

Яков ушёл от него к себе, на двор Митьки Хлебосольного. На душе у него было непривычно пусто и в то же время легко, несмотря на тревожное ожидание чего-то, что должно было случиться.

В тот день они, мятежные, ничего не добившись от властей, разошлись по своим лагерям в Земляном городе. И снова оказались они там же, на погорелых местах, в пустых холодных палатках, без еды и денег. Злые, уставшие, как после пьянки… Похмелье же пришло быстро…

Якова взяли на другой день приставы из Разрядного приказа, на дворе у Митьки. Они отвели его в Разрядный приказ. И там Сыдавный зачитал ему указ государя. За устроенные ими, Тургеневым, Тухачевским и примкнувшим к ним Афанасием Жедринским, беспорядки, лаяние бояр и подстрекательство служилых на изменническое дело велено было посадить их в тюрьму до государева указа.

Через полгода Якова сослали за это выступление в Тобольск, служить там… Он даже обрадовался такому, что, может быть, встретит там Пронского… С Москвы он уехал с беременной женой. И ему было тревожно за Аксинью от неизвестности в дальней дороге.

Васька, как уже давно мысленно окрестил Яков сына, родился в дороге. Из-за этого они застряли на какой-то ямской заставе.

Отгородив занавеской угол с топчаном, жена ямщика выгнала всех мужиков из ямской избы.

– Идите отсюда! – сердито прикрикнула она на них.

Мужики, выйдя во двор, встали, сочувственно бросая взгляды почему-то на него, на Якова, так, словно это рожал он, а не его жена.

– У тебя, служилый, мужик будет! – сказал со знанием дела один из них.

– Почему? – спросил удивлённо Яков.

– В дороге только одни мужики родятся! – уверенно заявил тот знаток.

Яков усмехнулся на эту примету. Она вполне устраивала его.

У него действительно родился сын.