Преодоление

– Ваше высочество, я приношу извинения, что опоздал к назначенному сроку! – извинился Сагайдачный. – По пути сюда, к вашему высочеству, пришлось сразиться с московскими полками!

Здесь же, на площади, Владислав торжественно вручил Сагайдачному булаву с королевским гербом, знамя и серебряные литавры.

Затем было застолье в большом шатре королевича. И тосты были яркие.

День этот, радостный для Владислава, мелькнул одним мгновением.

Сагайдачный ушёл со своими людьми из Тушинского лагеря к запорожским полкам. С собой он имел указание Владислава – идти на Москву.

В польском же лагере наступило временно затишье. Все ждали деньги из Варшавы.

* * *

В Москве тем временем получили письмо из Тушинского лагеря, от королевича. Владислав снова грозился наказать тех, кто восстал против него, государя и великого князя, нарушил присягу, данную ему всем народом и боярами…

В тот день, когда в Москве получили это письмо, Фёдора Ивановича Шереметева вызвали во дворец. Там, в государевой думной палате, уже собрались ближние советники царя: Мстиславский, Иван Голицын, Василий Морозов, Иван Романов, Дмитрий Пожарский, Алексей Сицкий, Дмитрий Трубецкой и тут же был почему-то Григорий Волконский.

Фёдор Иванович поздоровался, кивком головы, с Мстиславским. Тот совсем постарел, прямо на глазах, голову осыпала седина.

Думный дьяк Семён Сыдавный зачитал письмо королевича.

– Грозится… – промолвил Мстиславский, когда дьяк закончил читать.

– Вымарать, дёгтем, то место, где королевич пишется великим князем Московским! – предложил Иван Романов.

– В этом что-то есть! – с усмешкой заметил Дмитрий Трубецкой.

Так и поступили. В письме Владислава вымарали дёгтем титул великого князя Московского и отправили его грозное послание обратно с гонцом Ушаковым. К Ушакову нарядили напарника. Гонцы доставили письмо в польский лагерь в Тушино.

Родзинский, секретарь королевича, распечатал письмо в шатре, при Владиславе и его советниках.

По всему шатру ударил резкий запах дёгтя.

– Тьфу-у! Мужичье! – отвернув голову от неприятного запаха, презрительно выпалил Владислав.

Родзинский, извинившись перед королевичем за это неудобство, зачитал письмо.

Владислав выслушал его. Затем он велел написать боярам, что не только не отойдёт из Тушино, но ещё ближе подойдёт к Москве. И возьмёт силой то, что ему принадлежит: столицу, венец московского царя…

В ночь на праздник Покрова Богородицы Москва должна была погибнуть. Об этом в город тайно донесли из войска Владислава французские инженеры, минёры, изготовившие петарды для подрыва ворот. Донесли они ещё и то, что взрывать ворота поручено было Новодворскому, его команде. Штурмовать же решено было двое ворот: Арбатские и Тверские. На большее в ослабленном войске не было сил.

Новодворский подошёл со своими мушкетерами к Земляному валу. Затем они, выдвинувшись за Земляной вал, затаились… Немного выждав, Новодворский подал знак своим, чтобы тащили петарды туда, вперёд, к воротам…

И он вспомнил Смоленск. Так же светила тогда луна, и так же шёл он на подрыв крепостных ворот. Как и тогда, позади его людей с петардами стояли сейчас пехотинцы с боевыми топорами.

Но там, на стенах, не дремали, а только выжидали. Когда же к предвратному городку подошла хоругвь Лермонта, то со стен громыхнул залп из ружей. И у предвратного городка стало тесно от ещё трёхсот человек. Укрыться же под башней было негде. И по ним, по железным шлемам, шапкам, панцирям со стен засвистели пули.

Вот кто-то вскрикнул, затем ругнулся… А вот упал кто-то, убитый наповал…

Где-то там, позади пехотинцев Варфоломея, стоял наготове полк Собеского, и там же должна была быть венгерская пехота.

Такая же тактика должна была развернуться, по замыслу Ходкевича, и у Тверских ворот. Туда, к тем воротам, менее важным, он определил Казановского с его гусарами.

Одного из помощников Варфоломея подстрелили сразу же, затем ещё одного… Вот ранили ещё двоих… А их петарды на земле, их некому нести…

И в такой толчее, у предвратного городка, к нему подскочил капитан Лермонт, белобрысый швед, высокий и худой, и что-то кричал…

В этот момент Новодворский почувствовал, что ему словно кто-то ударил кинжалом по руке, ниже плеча… И его рука повисла плетью. Он выронил палаш, который словно прирастал к его руке на время боя…

Чертыхаясь, зажав рукой рану, он ушёл из-под стен города.

И уже не увидел он, как из ворот, которые он собирался подрывать, выметнулись сотни и сотни москалей, детей боярских и дворян, стрельцов немало было. И как они, с обнажёнными клинками, устремились на гусар и жолнеров. И завертелась карусель из шапок, колпаков, сверкали сабли, палаши, кинжалы тоже в ход пошли.

Дрались, стояли долго, не в силах одолеть друг друга… Рассвет являлся медленно…

На помощь им, штурмующим, так никто и не пришёл. Не подошли и запорожцы Сагайдачного.

Варфоломея перевязали. И он ушёл к своим пехотинцам, отступившим от ворот. Те сообщили ему, что штурм провалился.