Преодоление

Все его семейные жили там. Их двор на Сретенке пожар не пощадил. Его нужно было отстраивать заново. Времени на это у князя Дмитрия не было. Не было и средств. Его стряпчий ещё что-то там копался. Но всё шло так медленно, что не видно было конца. Да и мысли его, князя Дмитрия, были всё время о государстве. Дела со своим двором он откладывал до лучших времён.

Дарья встретила его радостно. Все были живы-здоровы. Приехал он с товарами: на трёх санях нагружено было то, что уже продавали по московским базарам.

Там же, в Москве, в тех же Торговых рядах на Красной площади, купцы сразу развернули свои дела, в тот же день как был освобождён Кремль.

«Да-а, как всё скоро, в торгах-то! – изумлялся он всякий раз, когда видел такое. – Вот бы также и в государевых делах!..»

Навестил он там же сразу по приезде и свою мать. Та жила на этом же дворе, в отдельном домике.

Мария Фёдоровна хотя и постарела, но ещё выглядела бодрой.

– А-а, Митенька! – встретила она его, раскрыла объятия, встав с лавки.

Он обнял её, усадил обратно на лавку.

Она чуть было не расплакалась. Но сдержалась. Знала, это не нравится сыну.

При ней в холопках прислуживая ей, жила Катеринка: молодая баба, здоровая, сильная.

И князь Дмитрий, глядя на Катеринку, как она бойко, по-хозяйски исполняет всё, успокоился за мать.

В Москву он вернулся за неделю до Земского собора.

* * *

В понедельник утром, одинадцатого января 1613 года, князь Дмитрий выехал на санях со двора на Арбате, где он временно жил. Как обычно, его сопровождал Фёдор. Тот был у него и стремянным, и охранником, при необходимости и слугой, когда надо было что-нибудь приготовить перекусить или выпить. В общем, он всегда был при нём.

Его родной двор на Сретенке стряпчий уже взялся восстанавливать. Но в нём сейчас не мог жить даже вот такой, как он, князь Дмитрий, неприхотливый, привычный к малому. Семью он пока не собирался перевозить сюда. Да, пока. Хотя он и не сомневался, что больше в Москву не ступит нога никакого иноземного жолнера или гусара. Но всё равно он опасался, что может дойти до осады, значит, и до голода.

По дороге они заехали за Кузьмой. Тот жил на дворе у Неглинки. Там уцелела от пожара времянка, изба какого-то посадского.

Рысак донёс их туда, как на крыльях.

Дожидаясь его, Кузьма торчал подле времянки, и, похоже, давно, так как замёрз. Лицо у него посинело, а нос блестел яркой морковкой. Он уселся в сани рядом с князем Дмитрием.

Фёдор вскочил на передок саней, ухватил концы вожжей. Обернувшись, он глянул на князя Дмитрия и Кузьму, ладно ли сидят, не выпадут ли, когда сани занесёт на ухабистой дороге. Оставшись доволен их видом, он поднял вожжи, натянул их.

– А ну, милый! – вскрикнул он, ударив вожжами по бокам рысака.

Тот взял резво с места. Завизжал снег. И они выкатили со двора.

Фёдор домчал их до Кремля с ветерком. Они влетели в Спасские ворота, промчались по Спасской улице и выскочили прямо к зданию Приказов. Ещё два поворота, и они оказались у Большой Грановитой палаты.

Фёдор осадил рысака так же лихо, как и гнал.

Здесь, подле Грановитой, уже полно было саней и крытых возков. В стороне, у коновязей, стояли под седлами кони. Это приехали атаманы, а с ними казаки.

Около крыльца Грановитой несли караул стрельцы.

Проходя мимо них, князь Дмитрий невольно обратил внимание на одного из них, на его одежду и секиру… Та как-то странно блестела под солнцем…

Но тут его окликнул Волконский, и он забыл об этом, хотя собирался спросить стрельца, откуда у него такая секира.

– Дмитрий Михайлович! – поднял руки князь Григорий, хотел обнять его, но в последнее мгновение передумал, и поздоровались они сдержанно.

Пожимая ему руку, князь Дмитрий почувствовал, что ладонь у князя Григория, узкая и сильная, сейчас показалась ему слабой.

Дальше они пошли вместе молча. Говорить вроде бы было не о чем. Они хорошо понимали друг друга и так, без слов. Слишком уж насыщенной была у того и другого жизнь, выдрессировавшая их, как школяров, и они не тратили слова на пустяки.

В просторной передней избе, как называли прихожую палату, уже суетились холопы. Они принимали у приехавших на собор шубы и шапки. Шуб было много: куньи, на соболях и тут же заячьи, и даже лисьи. Вон там Пётр Пронский небрежно скинул на руки своему холопу песцовую шубу, отделанную внутри роскошным атласом. Туда же сунул и соболью шапку.

Всех удивил князь Роман Гагарин. Он пришёл в турецкой шубе с большим меховым отложным воротником. Тот висел сзади у него роскошной тяжёлой волной чуть ли не до пояса.

А вон там атаманы. Одеты скромно: овчинные шубы и даже полушубки. А там совсем уже и армяки. То казаки, попроще люди.

Все собравшиеся здесь были государевы люди.