Преодоление

Оставшись в коротком кафтане, по моде, подчеркивающем его крепкую, ладную фигуру, Пожарский двинулся с Волконским к дверям думной палаты, здороваясь на ходу за руку то с тем, то с другим. Войдя туда вместе с Волконским, он окинул беглым взглядом ряды лавок, установленных напротив возвышения, на котором уже стоял стол, а рядом две длинные лавки. Эти места были для них, для правительства: для Трубецкого, для него, Пожарского, для Минина. И для дьяков тоже, ведающих письмом.

Палата стала быстро заполняться земцами, атаманами, казаками. Стало шумно. Задвигались, заскрипели лавки. Палату огласили грубые сильные голоса, послышалось приглушённое шарканье подошв… Громко застучал чей-то посох, какого-то из святителей.

И мимо них, Пожарского и Волконского, прошёл архиепископ Арсений, из греков, осевший здесь, в Москве. Приехал сюда он уже давно, от бескормия в его родном Эласоне, что расположен в Фессалии. И здесь он нашёл всё: вторую родину и место, в Архангельском соборе, в Кремле…

Наконец шум стал вроде бы затихать.

И Пожарский объявил открытым Земский собор.

В палате стало ещё тише. Все они не были готовы вот к этому, к тому, чтобы осознать, что они сила. Они были победителями. Всех их объединила эта сила, всех возвышала и пьянила.

Тишина затянулась…

– Дмитрий Михайлович, давай дальше, – зашептал Кузьма, не поворачивая головы в его сторону, поняв, что Пожарский волнуется. – Ставь первый вопрос. Он простой, решим быстро. Пусть разомнутся на нём. Не то передерутся на самом главном-то…

И как он ни старался, но обернулся в его сторону и незаметно подмигнул: мол, давай, старина!

– Товарищи, сегодня нам предстоит решить несколько задач! Первая из них: кого отправим в Польшу послами! И с каким наказом!

Его голос окреп, набрал силу. Он хотел было продолжить дело о посольстве в Польшу, но ему не дали этого.

Раздались выкрики со стороны сидевших отдельной группой атаманов:

– Давай выборы государя!..

– Царя надо выбирать, а не басни травить!.. Ставь вопрос об этом!

Кричали казаки. Кричали и стрельцы, увлечённые ими.

Казаки не давали вести собор дальше. И Пожарский сел обратно на своё место: решил посоветоваться с Трубецким и Мининым.

– Ну что? – спросил он их.

Кузьма красноречиво развёл руками: мол, куда денешься. Трубецкой тоже не стал возражать против того, чтобы перейти к самому главному.

– Ради этого и собрали Земский собор! – прошептал Юдин.

Пожарский снова встал, вышел вперёд, к передним рядам. Остановился.

Крикуны замолчали, ждали, что будет дальше.

– Ставлю на голосование: кто за то, чтобы приступить к вопросу о выборах государя? – громко объявил он. – Прошу поднять руки!..

В задних рядах взлетел лес рук.

Дьяки собрались было считать. Но на них зашикали атаманы и казаки: всё было ясно и так.

В передних же рядах, среди бояр и окольничих, стояла всё та же тишина.

Пожарский заметил краем глаза, что Волконский сидит, потупив взгляд, не то разглядывает что-то на полу, не то смотрит на свой кафтан. Затем князь Григорий обернулся, что-то сказал Борису Лыкову. Тот кивнул в ответ головой: мол, так-так…

Среди них, бояр и окольничих, прошла какая-то подвижка. Они, похоже, уже о чём-то сговорились. Теперь же окончательно сбиваются в группу. Ещё, ещё раз, и мы выступаем. Так было написано на их лицах, так говорили их действия.

– Хорошо. Приступаем к вопросу об избрании государя, – объявил Пожарский, подчиняясь решению Земского собора.

– Даёшь государя и великого князя! – раздались крики из кучки атаманов.

Их поддержали казаки, которые толпились у дверей. А там дальше, за ними, в проёме двери была видна сплошная масса голов. И каждый мыслил что-то там своё. Свою искал там каждый правду, отстаивал её, готов был драться за неё…

– Трубецкого! – тут же поставили на голосование казаки свою кандидатуру.

– Ну, его нам только и не хватало, – тихо процедил кто-то сквозь зубы недалеко от Пожарского.

Князь Дмитрий глянул туда, посмотреть, кто бы это мог быть.

На него взирал дьяк Петька Третьяков. За ним виднелась фигура Волконского, а дальше маячил Григорий Ромодановский.

И он, Ромодановский, тоже посмотрел на него, на Пожарского.

Князь Дмитрий так и не понял, кто это сказал. Но он понял, что против Трубецкого многие из дворян, не говоря уже об окольничих и боярах. Те-то никогда не пропустят Трубецкого к венцу…

– Трубецкого-о! – покатилось по морю голов в палате к двери. И там, подхваченный в коридорах, этот крик выметнулся на простор площади перед дворцом.

С самого начала Пожарскому было ясно, что казаки хотят посадить на Московский престол своего воеводу.

И он заметил, как лицо Трубецкого, сначала ничего не выражающее, стало вытягиваться. На нём появилась улыбка, торжествующая. Затем оно приобрело отеческую приветливость. И в то же время на его простоватом лице появился оттенок высокомерия…