Преодоление

Лазутчики рассказали, что они видели сами и что узнали по дороге в расспросах у людей.

В этот же день прибыл от сибирского царевича Алеева, который тоже уходил походом за рубеж, его человек Сенгилдей, привёл пленного шляхтича.

– Взял его на Мстиславском повете! От Мстиславля за пять вёрст, – сообщил татарин.

Его тоже наградили за службу, накормили, угостили чаркой водки и отправили назад в его полк, к его царевичу: тот стоял в порубежном острожке.

Пленного шляхтича отдали дьяку Царевскому. Пленный рассказал дьяку, что в Мстиславле сейчас находится подкоморник Селицкий: с ним шляхты тысяча человек да ещё черкас пятьсот человек, к ним же набрали мещан семьсот человек. В Мстиславле же он слышал от одного шляхтича, что в Орше собирается с людьми гетман Ходкевич.

– Хочет идти под Смоленск! Вербует сапежинцев, даёт гроши!.. Всего же лифляндского войска у него тысяча человек!..

Через три дня под Смоленск привели ещё двух пленников, взятых за рубежом. Их тоже допросили. Те подтвердили показания предыдущего пленного. От этих пленных узнали, что Лисовский приезжал в Дубровну, к своему тестю, пану Глебовичу.

– Он снаряжает отряд, чтобы везти запасы в Смоленск, – рассказал один из пленных. – А наперёд пойдёт с черкасами, которые с ним пришли. У него пятьсот человек остались в Мстиславльском уезде. И Оршанского, и Дубровского, и Мстиславльского поветов шляхта и гайдуки с ним, и купцы тоже. А пройти хочет обманом промеж русских острожков!..

Так постепенно из рассказов пленных и лазутчиков прояснилась картина за рубежом.

Царевский доложил всё это Черкасскому и Троекурову. Затем он оформил расспросные речи лазутчиков и отправил все бумаги с гонцом в Москву. На этом же совете они решили срочно укрепить границу. Построить там ещё острожки, посадить в них гарнизоны. Лесные же дороги засечь засеками.

Всё это Черкасский приказал сделать Троекурову. И князь Иван ушёл с людьми на границу. С ним ушли десять сотен боярских детей из разных городов, двенадцать станиц казаков и татары Темникова и Касимова. Не доходя границы пятнадцать вёрст, князь Иван встал лагерем. За две недели они срубили четыре острожка. Их поставили один от другого на расстоянии пяти вёрст, перекрывая полосой путь от границы к Смоленску. Затем он перевёл в эти острожки гарнизоны из острожков, которые стояли за тридцать вёрст от границы. К ним он добавил ещё две сотни дворян и детей боярских, оставил там же всех татар и вернулся под Смоленск. Уходя с рубежа, он приказал сотникам пройтись войной по Литовской земле, отловить там языков и добытые сведения сообщить Черкасскому.

Под Смоленск Троекуров вернулся на Вербной неделе во вторник. Он хотел было сразу доложить Черкасскому о том, что сделал, но тому было не до того.

Этот день выдался необычным. Только что из Смоленска поляки выпустили русских. Это были мужчины, женщины, дети: те, которые служили у гусар и жолнеров. Их даже не выпустили, их просто выгнали. Лишние едоки стали обузой. Выходцев из крепости оказалось человек семьдесят. Их нужно было допросить, узнать через них положение в крепости у тех же гусар, гайдуков. И на дьяка и трёх подьячих, которые корпели над бумагами, обрушился вал допросных дел. От выходцев узнали, что полковник Сщутцкий, начальник гарнизона крепости, стал выдавать гайдукам и немцам по одному злотому на месяц, чтобы спасти их от голода. Но этого было слишком мало. Люди стали пухнуть от голода. А тут ещё многие из них, гайдуков и немцев, оказались ранены на вылазке под Печерский острожёк. И наёмники возмутились.

– Грозились оставить службу! Уйти из крепости! За что, мол, нам помирать тут с голоду! Вон сколько раненых!.. Не хотим сидеть в осаде! Вон Струсь на Москве всё рыцарство погубил таким же делом в Кремле!..

– Договорились сидеть до вторника на Светлой неделе, – закончил рассказ один из выходцев.

Князь Дмитрий мысленно прикинул: до этого срока оставалось всего каких-то двадцать три дня. И в эти дни непременно кто-нибудь из-за рубежа, тот же Ходкевич или Лисовский, постарается прорваться в крепость с продовольствием для гарнизона. Поэтому нужно срочно предпринять ответные меры, чтобы помешать им.

Эта новость была очень важной. И о ней, с допросными речами, тут же снарядили гонца в Москву.

– Даже у шляхты, из лучших людей, всякого запасу по невелику, – рассказывал один из пахоликов, с огромными от недоедания глазищами. – А многие из шляхты кормятся тем, у которых лошадей побили на вылазках… У гайдуков же и немцев запасу вообще нет никакого! И слышал я, что три недели тому назад сбежало из крепости сто пятьдесят гайдуков! Они промеж острожков ваших прошли! Не отловили, а? – спросил он с интересом, прищурившись, глянул на Царевского.

– Нет, не отловили, – пробурчал дьяк, раздражённый оттого, что такая масса гайдуков проскочила незамеченной мимо дозоров.

Князь Дмитрий, слушавший этот допрос, засмеялся над дьяком.

В этот момент в избу вошёл Троекуров. На его лице, опалённом в походе тёмно-коричневым весенним загаром, сверкнула белозубая улыбка, когда он увидел их, Черкасского и Царевского.