Преодоление

Черкасский отдал приказ полковым головам: ставить лагерь тут же, на берегу Оки. Затем он, Бутурлин и Измайлов, захватив с собой Царевского, скрылись за стенами города. На воеводском дворе они спешились. Холопы, приняв у них коней, увели их на конюшню. Черкасский, ступив на землю, уставился на представшие перед ним хоромы, как будто увидел их в первый раз. До последнего мгновения он не задумывался о том, что снова попадёт на этот памятный для него двор. Эти хоромы, двор каких-то два года назад занимали Самозванец с Мариной. Здесь частенько бывал и он, князь Дмитрий, боярин самозваного царя, вместе с Трубецким и Заруцким… И сейчас он с интересом и даже с трепетом оглядел знакомый ему двор. И ему стало почему-то грустно. Нет, его мысли были не о Самозванце. Просто вот сейчас он впервые с тоской ощутил скоротечность жизни. И как беспощадна она, сминает всех, почему-то не угодных ей.

Весь этот вечер они пили, обсуждали, что делать, как защитить город от того же Лисовского и запорожских казаков. Измайлов предложил им задержаться здесь: сходить походом под тот же Серпейск или Мещовск. Очистить их от лисовчиков и запорожцев.

– Нет! Сидеть тут недосуг! – резко возразил Черкасский, раздражённый почему-то на него за мелькнувшую на дворе вспышку неприятных воспоминаний.

Измайлов, не понимая причины его резкости, смолчал. Затем он встал, прошёлся по избе, тяжело ступая и о чём-то раздумывая.

И Черкасский заметил, что у него появилась на висках седина, засеребрилась и борода…

Но задержаться им всё же пришлось на несколько дней, дожидаясь дозоров, что ходили к Мещовску и Козельску. Когда же те вернулись, то донесли, что Лисовский со своим полком ушёл куда-то из-под тех городов.

Вот теперь-то стало ясно, что оставаться здесь дальше нет смысла.

– Ну, будь здоров, Артемий! – пожал Черкасский на прощание руку Измайлову. – Дозоры, дозоры чаще посылай! Не ленитесь! Тогда и оплошки не будет!

Михаил Бутурлин, что-то хмуро пробурчав, тоже пожал руку Измайлову. С утра он выглядел неважно. Эти два дня, живя на дворе загубленного им Ивана Годунова, в горнице его жены Ирины, в девичестве Романовой, своей старой любви, он много пил. Но тень Ивана, в отличие от Черкасского, постоянно думавшего о Самозванце, не беспокоила его. Похоже, она, обитавшая сейчас где-то на небесах, сама боялась его, живого…

Они сели на коней и покинули городские стены. В войсковом стане, на берегу Оки, когда они приехали туда, уже строились походным порядком полки.

– По коням! – пронеслась команда в полках боярских детей.

Вторя ей, прозвучали команды и у казаков. Затем откликнулись в стрелецком стане.

Полки вышли на марш. С утра было свежо. Легко дышалось. Роса мочила ноги лошадям. И они, лошадки, пофыркивая, пошли сразу ходко.

На душе у Черкасского, эти два дня жившего в комнате Самозванца, спавшего на его кровати, было туманно. В голове бродили всякие мысли, думалось, почему его, князя Дмитрия, из природных Черкасских князей, отвергли на Земском соборе. Чем же он оказался хуже вот того, Самозванца. Он искал и не находил тому причины… А вот теперь его спровадили подальше от Москвы, от двора, от власти. Это он понял сразу, когда его поставили во главе армии…

Измайлов же, стоя на городской башне, проводил тоскливым взглядом последние ряды конников. И когда хвост войска Черкасского скрылся за лесом, на той стороне Оки, ему стало тревожно. За эти два дня, рядом с огромным войском, он как-то забыл об опасностях, которые грозили его городу.

Войско Черкасского устремилось в погоню за полком Лисовского и запорожскими казаками. Те, как постоянно доносили дозорные, уходили, петляя, по лесным дорогам.

На второй день погони, отдыхая вечером у костра, Бутурлин лаконично подвёл итог своих размышлений о том, куда уходит Лисовский.

– Идёт на Вязьму!

Царевский согласился с этим.

– А ты, Афоня, всегда поддерживаешь только его! – пошутил Черкасский.

– Когда он прав!..

Они наслаждались прохладой и тишиной леса, неторопливо беседуя после походного дня. Пили водку, вспоминали избрание государя, удивлялись тому, что Земский собор продолжает также собираться. И это было вновизну. От этого появлялось бодрящее чувство чего-то неизвестного.

– Да ничего. Всё установится под старину, – всё так же лаконично и равнодушно заключил Бутурлин, на эти рассуждения Черкасского и дьяка.

Бутурлин же ни во что не верил и ничему не удивлялся после того, как протаскался два года в приятелях у Тушинского вора…

Царевский сунулся было в спор с ним, но получил от него веский довод:

– Бояре всё повернут по-прежнему! Вот вернётся из плена Филарет, всё станет по старине!

И это тоже раздражало Черкасского. Хотя виной его раздражения был тот же Земский собор.

– Мда-а! Не по Сеньке оказалась шапка! – расхохотался Бутурлин, намекая на то, как его, Черкасского, прокатили на выборах государя.

Князь Дмитрий промолчал. Ему нравился Михалка, шальной Бутурлин. И он прощал ему насмешки.

Когда они подошли к Вязьме, то там не оказалось ни Лисовского, ни запорожцев. Те покинули город, узнав о подходе их армии.