Преодоление

Странно, но ночь прошла спокойно. Наутро тоже не было никакого намека на штурм.

Так прошёл день. Вечером же Яков получил от Новосильцева распоряжение: оставить острожёк и скрытно, под покровом темноты, уйти с рубежа. Яков так и сделал. За десяток вёрст от острожков они, гарнизоны обоих острожков, встретились. И дальше они пошли до Смоленска вместе.

Черкасский встретил их бранью. Наорав на них, он заявил, что отпишет государю об их самовольном уходе с рубежа, об их нерадении на службе.

– Пропили, всё пропили, мерзавцы! Пьянь! – ругался он. – Отвечать будете! Перед государём! По вашей вине Лисовский вон скольких побил!..

Через несколько дней к Смоленску подошёл с войском Александр Сапега. Вместе с ним подошел с полком и Лисовский. Под их прикрытием подошёл и обоз с продовольствием для сидевшего в осаде гарнизона. Из-за стен для помощи им выступили гайдуки и жолнеры. Полки Сапеги и Лисовского, заняв дорогу, чтобы обезопасить обратный выход из крепости, провели обозы за стены. Роты Лисовского заняли пристань и ближайшие берега под крепостью. Повсюду встали заградительные отряды из гусар, гайдуков и казаков. Вскоре по Днепру к пристани начали подходить струги с продовольствием. Их привели от Орши купцы, набравшие проводниками по сёлам мужиков. Суда стали чалиться. С них полетели сходни. Засуетились, забегали грузчики. Появились и телеги, из крепости. И работа закипела. Всё делалось быстро и чётко, под охраной казаков и жолнеров. И вот телеги, груженные мешками, покатились вереницей одна за другой к воротам крепости и исчезали там, как будто крепость, оголодав, глотала их.

Видя большое и сильное войско неприятеля, Черкасский и Троекуров не решились выступить за стены острожков, чтобы помешать ему.

В русском войске уже все начальные люди знали от пленных и лазутчиков, что ни Сапега, ни Лисовский в крепости не останутся в осаде. Они пришли только для того, чтобы доставить гарнизону продовольствие.

Так и произошло. Доставив в крепость продовольствие, Сапега и Лисовский ушли восвояси. Вместе с ними ушла и часть гайдуков и жолнеров, сидевших в осаде.

Глава 13 Посольские дела Волконского с Крымом

Конец мая 1614 года от Рождества Христова выдался на редкость тёплым, хотя и дождливым.

Князь Григорий Волконский, воевода Каширы, вышел с воеводского двора и направился в съезжую избу. Та стояла неподалёку, за церковкой Пресвятой Богородицы. Церковка была так себе: ни хороша, ни высока, никакой красоты.

– Одним словом – бездарь ставил! – уже не раз говорил вслух князь Григорий при всех в съезжей, не стесняясь и батюшки этой самой церковки, попа Андрея.

Но бездарь ставил не только церковь. Такой же бездарь ставил и сам городок. Ставили его как острог для сбора ратных полков, которые выходили на «берег» для защиты от набегов степняков, тех же самых крымцев. Поэтому ставили его наспех, срубили кое-как.

И когда год назад князя Григория вызвали в Разрядный приказ и сказали, чтобы он ехал в Каширу на воеводство и что на то уже есть указ государя, у него саркастически мелькнуло: «Опять туда же!»

Но он поехал. Он был исполнительным. Приехав, он принял острог от предыдущего воеводы. Тот, сдав ему городок, тут же смотался в Москву.

И вот уже год как он воеводит в этом паршивом городке. Так мысленно называл он его, куда не потащил за собой и семью. Да и у него было предчувствие, что недолго ему здесь сидеть.

И вот сейчас, придя с утра в съезжую, он нехотя занялся осточертевшими ему хозяйственными делами городка. Затем он втянулся в работу и не заметил, как прошло полдня. В середине дня он собрался было уходить из съезжей, но в это время у городских ворот поднялся какой-то шум, который долетел и сюда, до съезжей.

– Захарка, сбегай узнай, что там! – велел он дворовому холопу.

Захарка, молодой и скорый малый, вертко крутанулся на одной ноге и убежал выполнять поручение.

Вскоре он прибежал назад.

– Там какой-то воевода приехал! – выпалил он, запыхавшись.

– Какой ещё воевода? – удивился князь Григорий. – Воевода здесь я! Запомни это, щенок! – великодушно обругал он холопа.

А князь Григорий ругал его не от злобы. Просто ему нужно было выговориться. Говорить же было не с кем, обменяться теми же мыслями. И он вот так удовлетворял потребность почесать язык, как иногда говорил сам о себе.

Но Захарка не успел доложить ему всё до конца, что узнал, как за дверью послышались чьи-то тяжёлые шаги уверенного в себе человека. Дверь открылась, и её проём заполнила высокая фигура в дорогом кафтане, в яловых сапогах, начищенных до блеска и в летней шапке, из-под которой выбивались черные кудри.

– А-а, Иван! – невольно вырвалось у князя Григория, сразу узнавшего эту приметную фигуру.

Он поднялся с лавки, на которой сидел за своим воеводским столом, подошёл к вошедшему, поздоровался с ним за руку.

Это был князь Иван Михайлович Долгоруков, стряпчий с платьем при государевом дворе, молодой, дородный, сильный медвежьей силой, и с такими же медвежьими маленькими глазками, в которых едва теплилось что-то.