Преодоление

На следующей перемене, Куница, побитый и удивлённый, вместе с дружками пришёл снова. И я, молча, побежал к нему, точно боясь, что он передумает и уйдёт. В этот раз я снова бил его, бил головой о стену, а потом спустил с лестницы. С того дня я перестал бояться. Ещё раз на следующий день Куница попытался было, гипнотизируя меня своим холодным взглядом, вернуть утраченные позиции, но в очередной раз, получив отлуп, полностью исчез из моей жизни.

Потом, я наподдал ещё двоим-троим моим бывшим товарищам, наиболее отличившимся в те дни, и ушёл из школы. Не мог я больше учиться вместе с ними, меня мутило от одной только мысли, что я приду снова в свой бывший класс и вновь увижу эти лица. Я уходил с гордо поднятой головой, неплохими оценками по предметам и двойкой по поведению.

Вы спросите, зачем я всё это рассказываю? Да ради одной единственной встречи, которая произошла у нас с Куницей уже спустя много лет. Ведь в любом романе рано или поздно старые враги встречаются снова, на так называемой «узенькой дорожке». И эта встреча должна была когда-то случиться, и она случилась. К тому времени я уже успел окончить институт, и только-только как вернулся из армии. Была декабрьская ночь, проводив девушку, я возвращался домой. Иду задками, место тёмное, и всего один единственный тускло горящий фонарь. Дорожка, действительно, узкая, двоим по ней не разойтись. Под фонарём стоит кучка молодых людей, а посередине, аккурат на дорожке — Куница. Я сразу узнал его, но не сворачиваю с дороги и иду прямо на него. Чувствую, что и он узнал меня, смотрит своим привычно холодным, не мигающим взглядом. Возмужал, стал шире в плечах, наверно уже и на зоне побывал.

Иду ему навстречу и понимаю, что я его не боюсь, пускай рядом с ним его неизменные дружки, и в карманах, конечно же, ножи, тогда это у нас было в обычае, но страха нет. Не знаю, может Куница и высматривал у меня в глазах присутствие этого самого чувства, а если бы увидел, то и бросился бы на меня. Но нет, метра за два как мне подойти, он вдруг резко отошёл в сторону и отвёл взгляд.

Я понял, что снова победил его, но только ещё прежде, за несколько лет до этой нашей с ним встречи, я победил себя. Победив себя я заставил его бояться и уважать меня.

Сидим в трапезной с отцом Виктором, пьём чай и рассуждаем на высокие материи. Поговорили, кстати, и о страхе, о необходимости преодоления мальчиком этого чувства ещё в детстве, чтобы не потянулось оно за ним во взрослую жизнь. И о том, как индивидуальны пути преодоления внутреннего присущего нам чувства самосохранения, граничащего с таким пороком, как трусость. Ведь, и на самом деле, откуда берутся трусы?

Вот, помню, давно уже как-то, смотрели мы чеченскую хронику. Идёт отряд моджахедов, большой, человек в пятьсот. И вдруг, откуда-то с боку начинает строчить по ним одинокий пулемёт, кого-то посекло пулями, другие стали отстреливаться и довольно быстро подавили ответным огнём одинокую точку сопротивления. Пулемёт замолчал, а навстречу бандитам приближается фигурка нашего солдата с высоко поднятыми руками. В руках автомат. — Не стреляйте,— кричит солдат. Походит ближе. — Вот смотрите, я не сделал в вашу сторону ни одного выстрела, я не стрелял, это они стреляли, показывает он в сторону погибшего пулемёта, а я нет. К несчастному солдатику подошёл бородатый чечен, и резко развернув его на себя, перерезал под общий смех парню горло. Трусов не уважают нигде. Хотя, по свидетельству знакомых спецназовцев, и среди горцев, храбрецов, на самом деле, ничуть не больше чем среди наших ребят.

Мы разговаривали с отцом Виктором и пытались понять, когда мальчик становится воином? И пришли к выводу, тогда, когда в его жизни появляется то, ради чего он способен пожертвовать собственной жизнью. Мы ведь как говорим? Что самое дорогое у человека — это его собственная жизнь. Вот такой человек, что ценит свою жизнь больше всего остального, на самом деле очень опасный человек. Именно среди таких людей будет самый высокий процент предателей и подлецов. Так вот, для настоящего воина высшее состояние — это готовность положить душу свою за други своя, а иначе он не воин. Самое большее — наёмник, а наёмник, в конце концов, обречён на поражение, даже если остаётся жить.

Я рассказал отцу Виктору ту историю из моего прошлого, ставшую для меня своеобразной чертой, под которой закончилось детство, и начался процесс становления мужчины. А батюшка продолжил: — Мне твой рассказ напомнил случай, из моей собственной юности. В своё время я был призван в армию и служил в одной из десантно-штурмовых бригад. Когда начались события в Карабахе, нас в срочном порядке перебросили в те места. И мы вступили в боестолкновения с противником. Причём, воевали там не столько армяне с азербайджанцами, сколько мы с турками.