Преподобный Амвросий Оптинский

«Отъезд мой домой наставал, — продолжает рассказывать о себе, а кстати и в пополнение шамординских обстоятельств, г-жа N, — но я не решалась спросить старца, где он намерен зимовать. Начались заморозки, которые в тот год, после жаркого лета, рано наступили. Вещи мои все были в скиту. Раз вечером, пред 7-м числом сентября171, пришла я с детьми к старцу и решилась спросить его, поедет ли он в Оптину и как мне быть с вещами. Батюшка отвечал мне: “Да теперь уже вы поезжайте туда на праздник и, кстати, возьмите свои вещи”. Мне стало страшно тяжело, и я сказала: “Пускай дети поедут и возьмут вещи, — я не могу”. Батюшка спросил меня: “Отчего?” Я ответила: “Ни батюшку отца Иосифа, ни скита, ни монастыря я не могу видеть без вас; мне их горе тяжело”. Батюшка сказал: “Зачем же так? Надо теперь менять свой характер, чтобы для тебя было все равно, Оптина — Шамордином, а Шамордино — Оптиной”. Но я ответила ему: “Батюшка! Я скорби батюшки отца Иосифа не понесу; вас до сей поры там монахи ждали”. “Ну, пошли детей”, — заключил старец. И правда, чего я ожидала, то и случилось. В первый раз скит встретил праздник без батюшки. Дети мои вернулись, особенно старшая, с глубоким грустным впечатлением. Особенно им тяжело было видеть батюшку отца Иосифа, который даже просил мою дочь, как она мне сказала, ничего не говорить старцу о той скорби, которую она заметила в нем. И слава Богу, что я тогда отказалась поехать в Оптину на праздник».

Теперь уже всем ясно стало, что старец остался зимовать в Шамординской общине. «Сколько было по этому случаю толков, — замечает М. Е. С-на, — суждений и рассуждений! Каждый объяснял по-своему причину батюшкина отъезда из Оптиной. Это, впрочем, дело обычное, без сего и обойтись не могло. Но тяжелее всего было слышать, когда указывали на людей, что батюшка уехал через того-то или через другого. Меня очень удивляло, как можно было подумать, чтобы такой великий старец, проживший в обители 50 лет, в которые ему пришлось перенести столько трудов, скорбей и болезней, оставил бы вдруг свою обитель по недоброжелательству каких-нибудь людей. Так как батюшка всегда и во всем полагался на волю Божию, то разумеется, что такое важное событие, как перемещение его из Оптиной в Казанскую общину, не могло совершиться по воле человеческой».

Смущение же в Оптиной доходило до того, что старец для успокоения смущавшихся и волновавшихся монахов нашел нужным послать к ним, от 4 октября 1890 года, собственноручное письмо, которое по его благословению и было прочитано в монастырской трапезе вслух всех братий. Там между прочим старец писал: «Я доселе задержался в Шамордине по особенному промышлению Божию, а почему, это должно означиться после».

Но как в Оптиной ощущалась всеобщая скорбь от того, что старец задержался в Шамордине на неопределенное время, так, напротив, шамординские сестры были в восторге, когда убедились, что «дорогой батюшка» остался у них на всю зиму. Никому из них прежде и мысль об этом не приходила в голову, да и теперь долго-долго им казалось это невероятным и несбыточным. «Мы были очень счастливы, — пишет М. Е. С-на, — что наш дорогой отец с нами, особенно те, которым приходилось быть ближе и чаще у него. Мне и во сне никогда не снилось, чтобы я могла когда-нибудь прислуживать в келье у батюшки. Помню, в один из приездов старца, во время его отдыха, мы говорили с матушкой В. о том, как мы счастливы, что Господь удостоил нас послужить такому старцу. Я ей высказала, о чем много раз сожалела, что не имела возможности всегда келейничать у батюшки. Вдруг отворяется дверь, выходит старец, улыбается и говорит мне: “Опоздала, опоздала!”»

Так совершилось перемещение старца Амвросия в Шамординскую женскую общину!

VII. КЕЛЕЙНАЯ ЖИЗНЬ СТАРЦА АМВРОСИЯ В ШАМОРДИНСКОЙ ЖЕНСКОЙ ОБЩИНЕ И ЕГО ПОПЕЧЕНИЕ О НЕЙ

Оставшись в Шамординской обители на неопределенное время, батюшка отец Амвросий и среди множества дел не оставлял своих келейных правил. Так же как и в скиту, ежедневно выслушивал положенные молитвословия. Также под праздники бывали у него в келье всенощные бдения, которые первое время служил он сам, т.е. произносил возгласы, в свое время читал Евангелие, а сестры пели и читали положенное. Чудные были эти минуты, замечают шамординские очевидицы, когда на средину комнаты выходил согбенный старец, в коротенькой мантии и епитрахили, с открытой седой головой, и каким-то детски-старческим слабым голосом читал внятно слова благовестия Христова, которых сам был ревностным исполнителем и проповедником. С жадностью ловили каждое произносимое старцем слово беззаветно преданные ему, находившиеся при нем сестры, а некоторые, за невозможностью пробраться в келью, где служилось бдение, залезали на чердак, чтобы хоть оттуда услышать неясно долетавшие до них звуки «дорогого батюшки». Впрочем, так было недолго. Болезненный старец не в силах был сам служить. Для сего большей частью приезжал из скита бывший его письмоводитель, иеромонах отец Венедикт.