Кроме сего старец по-прежнему с утра и до вечера принимал народ и занимался перепиской с просившими у него советов и наставлений. В особенности принимал он самое живое участие в ближайших к нему духовных детях, отнюдь при этом не стесняя их свободы, а ожидая собственного их благого произволения в служении Господу. Для примера, а кстати и для пополнения шамординских обстоятельств, продолжим рассказ вышеупомянутой г-жи N. «К концу сентября 1890 года, — говорит она, — пришла я к батюшке узнать от него окончательное о себе решение. Сам старец не стеснял нашей свободы и ничего положительного еще не говорил мне о монастыре, предоставляя это на мое усмотрение. Мне же очень трудно было самой решить свою упасть. Дети мои страшно меня смущали. В старшей заметно было колебание, а меньшая, моя крестница, как видно было, ни о чем не думала, кроме настоящего. Но это-то и было для меня задачей. Весной того года она окончила науку. Надо было теперь подумать, как ее устроить и какое дать ей занятие. Батюшка скоро меня принял и на мой вопрос — как мне быть со своей крестницей, хлопотать ли выдать ее замуж, — как будто ничего не зная, вдруг спросил меня: “А вы-то сами обе как думаете устроиться?” Я ответила: “Батюшка, вы сами знаете — как: я жду только вашего слова и из вашей воли не выйду”. “Нет, — сказал батюшка, — это ты уже сама скажи”. Я опять спросила о своей крестнице, как с ней-то быть, за нее хотят свататься. Но батюшка опять задавал мне вопрос: “Да вы-то сами как устроитесь?” Так я и ушла от старца, ничего от него не добившись.