Преподобный Амвросий Оптинский

Был и еще замечательный случай. За год перед этим последним отъездом старца Амвросия в Шамординскую общину теперешняя благодетельница этой обители, Анна Яковлевна Перлова, видела во сне какую-то икону Божией Матери и сказала о сем старцу, но сколько старец ни показывал ей икон, ни одной из них не оказалось схожей с виденной ею во сне. Тогда батюшка велел ей, когда отыщется где-нибудь виденная ею во сне икона, заказать живописцу таковую написать. Потом оказалось, что то была икона Божией Матери, называемая «Споручница грешных», каковая и была написана прекрасно, на золотом поле, в большом размере (около двух аршин вышины). По получении старцем этой иконы она была повешена на стене, вдоль которой стояла койка, где старец полулежа принимал народ. Когда же он намеревался отъезжать из скита, велел отцу Иосифу поместить эту икону над своим изголовьем и затеплить перед нею неугасимую лампаду, что и исполнено было впоследствии, по отъезде старца. Это обстоятельство, в связи с предыдущими, несколько наводит на мысль, что старец имел предчувствие, а может быть, и вполне знал, что он оставляет скит навсегда, а потому он и как бы поручал свой скит, а с ним и всю обитель Матери Божией. И как прежде, во время пребывания старца в скиту, посетители, входя в келью, в которой он принимал их в полулежачем положении, встречались прямо с глазу на глаз с лицом старца, так теперь, входя в ту же келью, при взгляде на место, где он лежал, встречаются с ликом Преблагословенной Девы «Споручницы грешных».

В пополнение обстоятельств, предшествовавших последнему из скита отбытию старца Амвросия, г-жа N в своих записках говорит: «В 90-м году летом приехала я с дочерьми на все лето в Оптину. Прошло с моего приезда недели две; слышу, что старец собирается, по своему обыкновению, поехать в Шамордино, как это делал каждый год. Утром я пошла к нему, чтобы узнать, как мне самой быть — оставаться ли тут и ждать его возвращения или же ехать за ним. Признаться сказать, Шамордино без старца ничего особенного не представляло для меня, но батюшка туда ехал, и мне захотелось. Старец почти тотчас же принял меня и сказал, что ехать за ним можно, только не в тот же день, так как он прежде всего поедет в Руднево (Шамординская дача); а по его отъезде чтобы я с детьми и одной барышней, поступавшей в монастырь, тотчас пошла в Козельск и отслужила бы там перед чудотворной Ахтырской иконой Божией Матери путевой молебен о нем. Монахам же велел идти в собор служить также путевой молебен Казанской. Все мои вещи батюшка благословил отдать батюшке отцу Иосифу в скит, а нам с собой взять только необходимое. На мой вопрос: “Сколько, батюшка, там пробудете?” — он отвечал: “Думаю, дней десять — не больше, а там не знаю”. В этот раз старец все оставлял меня подле себя в келье и даже при мне принял одного мне знакомого, приехавшего к нему из Калуги, иеромонаха о. Л. Точно как будто, вспоминалось мне потом, батюшка задерживал меня с намерением, в последний раз занимаясь со мной в Оптиной и в этой дорогой мне хибарке, где я видела столько радости и утешения от него. И правда — это занятие старца со мной и утешение мне были в последний раз».

«За два дня до выезда старца из скита сказали мне о том, — пишет бывшая в Шамордине его письмоводительница М. Е. С., — потому что накануне я должна была ехать в Шамордино, чтобы приготовить для батюшки келью. С чем можно сравнить то радостное чувство, когда ожидался батюшка в Шамордино или на дачу, где я могла видеть его, дорогого, без всяких докладов и не на несколько минут, как в Оптиной, а так же, как и келейники, которым я всегда завидовала! Даже и прислуживать буду старцу, — какое это было для меня счастье! Особенно приятно было на даче, где первый вечер по приезде батюшка мог провести один и поотдохнуть. Впрочем, это не всегда удавалось. Батюшка наш нигде отдыха не имел. Большей частью случалось так: утром узнают, что старец едет часа в три пополудни, и спешат раньше его приехать в Шамордино или на дачу, где ожидают его приезда в надежде заняться с батюшкой, пока не набралось множество посетителей».

Настало наконец 2-е число июля, и старец выехал из скита прямо, как говорил он, на дачу — Руднево.