Преподобный Максим Исповедник, его жизнь и творения

I — гасфинская история преп. Максима, история его детства [л. 72 об. b]. Отец преп. Максима был самарянином из Сихара, [3050] мать–персиянка. Она была рабой тивериадского иудея Садока. Однажды отец Максима пришел в Тивериаду продавать свои изделия, — он был ткачом и продавцом дорогих одежд, — увидел здесь рабыню Садока и соблудил с нею, ибо она была красива на вид. Когда он в другой раз прибыл в Тивериаду, персиянка, ссылаясь на свою беременность, потребовала выкупить ее, чтобы спасти от поругания, угрожая в противном случае [73а] обличить его и навлечь на него преследования. Самарянин выкупил ее за 200 дариков. [3051] Но сородичи и соплеменники восстали против того, чтобы он имел ее женой, и предлагали ему или предать ее сожжению, пока она непраздна, чтобы тем устранить позор с них и всего народа, [3052] или угрожали отлучить его от своего сообщества. Самарянин просил срока для размышления. Узнав же, что сородичи замышляют убить его, [73b] тайно вместе с женой бежал в селение Гасфин [3053] к одному пресвитеру по имени Мартирий и пробыл у него в доме два года. Мартирий крестил обоих, нарекши самарянина Авию (Aban) — Феоной, а персиянку Шандах — Марией. Мартирий этот был племянником Геннадия, [3054] который управлял в то время Тивериадой и всей окрестной страной; [73 об. а] его властью он был избавлен от мщения со стороны самарян. Когда же родился «сей плод беззакония», Мартирий дал ему в крещении имя Мосх. [3055] Мартирий дал родителям его у себя помещение на церковном участке. Спустя 9 лет отец Мосха (Максима) умер от водянки, оставив семью на попечение Мартирия. Через год умерла мать [73 об. b] от падения с гранатового дерева. [3056] Осталось трое детей ее — 2 мальчика и одна девочка. Но последняя, упав на дно очага, умерла от ожогов, из мальчиков же, отданных Мартирием в Ветхую (Παλαιά) Лавру архимандриту Панталеону, [3057] младший через 3 года умер от укушения свирепого верблюда, принадлежащего восточным людям, которые остановились там в день поклонения св. Кресту. Мосху Панталеон дал имя Максима по имени своего племянника (сына сестры), которого он очень любил, [74а] но который умер в детстве.

Все эти сведения были якобы записаны самим пресвитером Мартирием в особый меморандум (ὑπομνηστικόν). А затем были пересказаны автору «Истории» пресвитером Евлогием, «который точно знал деяния поименованных лиц, однако от учения их отвращал лице свое». «Да и все то, что я со тщанием написал, — добавляет автор (л. 74а), — я, Григорий (вернее: Георгий, как ниже. — С. E.), ученик Софрония, епископа Иерусалимского, из Ришайны, — все эти воспоминания я написал для верующих, сообразно с тем, что я сам видел и слышал, и принял от [74b] заслуживающих доверия людей».

Несмотря, однако, на все эти авторские заверения, несмотря также на все столь показательные подробности и детально точные сообщения, трудно все же признать его сведения за достоверные. Не говоря уже о том, что автор явно не расположен к преп. Максиму и порабощен злостной тенденцией, прежде всего нужно отметить то, что вся вообще гасфинская история почерпнута им даже не из непосредственного источника, не из записки Мартирия, а лишь из уст Евлогия, т. е., собственно, из такого неопределенного источника, как молва. Авторитетность ее от имени передатчика Евлогия нисколько не подымается, а, напротив, падает. Он — не менее тенденциозен, чем и Георгий. А главное, крайне подозрительной представляется самая инсценировка рассказа: трудно понять, с какой стати Мартирий начинает вести запись о жизни Мосха-дитяти, мальчика, который еще ничем себя не заявил, а был просто отдан на воспитание в монастырь; для чего-то отмечаются здесь и исключительные подробности. Мартирий притом обнаруживает осведомленность в таких секретных вещах, о которых вряд ли стали распространяться перед ним и <настоящие> родители Мосха.

Все это наводит тень подозрения на гасфинскую историю. И это — тем более, что тема, развиваемая в ней, является одной из ходячих тем монастырских рассказов, и особенно в Лавре св. Саввы. По сравнению с повествованием «Луга духовного» (гл. 184), она лишь представляется более развитой, обогащенной разного рода прикрасами и измышлениями досужей фантазии.