Прерванная жизнь

Власть ее не была абсолютной, но не хватало лишь самой малости. Она делила власть с неким «дежурным врачом». Но никогда не звонила ему. «Сама справлюсь», – говорила она.

Она была уверена в своей способности самостоятельно справиться с чем угодно, но мы ее уверенность разделяли не всегда. Уже и не вспомнить, сколько вечеров мы провели в спорах о том, надо ли звать дежурного врача или нет.

– Сколько людей, столько и мнений, – повторяла миссис МакУини по десять раз за вечер. У нее был бесконечный запас избитых фраз.

Когда миссис МакУини говорила «Сколько людей, столько и мнений», или «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали» или «Улыбнись – и мир улыбнется тебе в ответ, оброни слезу – и будешь плакать в одиночестве», на ее лице появлялась едва заметная, но очень довольная улыбка.

Совершенно очевидно, что она была больная на всю голову. Каждый день мы проводили восемь часов взаперти под присмотром сумасшедшей тетки, которая нас ненавидела.

Предугадать поведение миссис МакУини было невозможно. Она могла на ровном месте скорчить недовольную рожу во время вечернего приема лекарств и захлопнуть дверь в комнату персонала, не произнеся ни слова. В этом случае приходилось ждать, пока она не успокоится и не выдаст нам снотворное. На это иной раз могло уйти минут тридцать.

По утрам мы жаловались Вэлери на миссис МакУини, но никогда не упоминали про задержки со снотворным. Мы понимали, что миссис МакУини хоть и сумасшедшая, но ей тоже нужно как-то зарабатывать на жизнь. Мы не пытались добиться того, чтобы ее вообще выгнали из профессии, мы просто хотели, чтобы она больше не работала в нашем отделении.

Вэлери относилась к нашим жалобам без особого сочувствия.

– Миссис МакУини – профессионал, – объясняла она. – Она проработала в медицине намного дольше, чем я.

– И что с того? – не сдавалась Джорджина.

– Да она же долбанутая! – вопила Лиза.

– Лиза, а вот кричать не обязательно. Я же стою прямо перед тобой, – отвечала Вэлери.

Так что в каком-то смысле мы все прикрывали миссис МакУини. Впрочем, она не была единственной, кому такое прикрытие требовалось.

Время от времени случался наплыв медсестер-практиканток. Психиатрия не была их специализацией, наша клиника была лишь короткой остановкой на пути в операционную или кабинет кардиографии. Они сбивались в стайки и следовали за настоящими сестрами по пятам, бесконечно задавая вопросы и путаясь под ногами. «Ох уж эта Тиффани! Прилипла ко мне, как пиявка», – жаловалась какая-нибудь сестра. Тогда у нас появлялась возможность поёрничать: «Ну что, нравится, когда за тобой весь день кто-то ходит по пятам?» Возразить сестрам было нечего.

Практиканткам было по девятнадцать-двадцать лет – наш возраст. У них были чистые лица, горящие глаза и аккуратно выглаженные халаты без единого пятнышка. Их невинность и некомпетентность в области психиатрии вызывала у нас жалость, хотя некомпетентность санитарок не вызывала у нас ничего, кроме насмешек. Отчасти дело было в том, что практикантки приезжали всего на несколько недель, а некомпетентность санитарок приходилось терпеть годами. Но куда важнее было то, что в практикантках мы видели собственные отражения. Они жили той жизнью, которой могли бы жить мы, если бы не были поглощены жизнью пациентов психбольницы. Они съезжались с подружками, заводили парней, болтали о тряпках. Мы хотели защитить их, чтобы они могли и дальше жить такой жизнью за нас, вместо нас.

Они обожали с нами разговаривать. Мы расспрашивали их о том, какие фильмы они недавно смотрели, как прошла сессия, когда они собираются замуж (многие из них были помолвлены, у них были кольца с крохотным бриллиантом). Они готовы были рассказывать обо всем: что парень хотел заняться «этим» до свадьбы, что мать пьет, что оценки плохие, и в следующем семестре стипендии не видать.

Мы давали им полезные советы: «Не забудь про презерватив», «Позвони в Общество анонимных алкоголиков», «Возьмись всерьез за учебу и подтяни оценки». А потом они: «Ты была права, большое спасибо».

Мы изо всех сил старались не ворчать, не бубнить под нос и не плакать, пока они были поблизости. В итоге ничего полезного о работе медсестры в психиатрической клинике они так и не узнавали. Заканчивая практику, они увозили с собой лишь наши приукрашенные образы, застрявшие на полпути между нашими жалкими личностями и нормой, которую они для нас воплощали.

Общение с практикантками – это, конечно, не панацея, но для некоторых из нас это было лучшее лекарство. По крайней мере, ничего более эффективного больница предложить не могла.

Как только практикантки уезжали, нам становилось еще хуже, чем обычно, так что у настоящих сестер забот было выше крыши.

Такой у нас был персонал – вечно занятый, только не тем, чтобы помочь нам обрести себя. Это была наша собственная забота.

Тысяча девятьсот шестьдесят восьмой