Читаем Преступление и наказание, Часть 4 полностью

Pulcheria Alexandrovna came forward at once to greet him in the doorway, Dounia was welcoming her brother.Пульхерия Александровна тотчас же вышла встретить его на пороге. Дуня здоровалась с братом.
Pyotr Petrovitch walked in and quite amiably, though with redoubled dignity, bowed to the ladies.Петр Петрович вошел и довольно любезно, хотя и с удвоенною солидностью, раскланялся с дамами.
He looked, however, as though he were a little put out and could not yet recover himself.Впрочем, смотрел так, как будто немного сбился и еще не нашелся.
Pulcheria Alexandrovna, who seemed also a little embarrassed, hastened to make them all sit down at the round table where a samovar was boiling.Пульхерия Александровна, тоже как будто сконфузившаяся, тотчас же поспешила рассадить всех за круглым столом, на котором кипел самовар.
Dounia and Luzhin were facing one another on opposite sides of the table.Дуня и Лужин поместились напротив друг друга по обоим концам стола.
Razumihin and Raskolnikov were facing Pulcheria Alexandrovna, Razumihin was next to Luzhin and Raskolnikov was beside his sister.Разумихин и Раскольников пришлись напротив Пульхерии Александровны - Разумихин ближе к Лужину, а Раскольников подле сестры.
A moment's silence followed.Наступило мгновенное молчание.
Pyotr Petrovitch deliberately drew out a cambric handkerchief reeking of scent and blew his nose with an air of a benevolent man who felt himself slighted, and was firmly resolved to insist on an explanation.Петр Петрович не спеша вынул батистовый платок, от которого понесло духами, и высморкался с видом хотя и добродетельного, но все же несколько оскорбленного в своем достоинстве человека, и притом твердо решившегося потребовать объяснений.
In the passage the idea had occurred to him to keep on his overcoat and walk away, and so give the two ladies a sharp and emphatic lesson and make them feel the gravity of the position.Ему еще в передней пришла было мысль: не снимать пальто и уехать и тем скоро и внушительно наказать обеих дам, так чтобы разом дать все почувствовать.
But he could not bring himself to do this.Но он не решился.
Besides, he could not endure uncertainty, and he wanted an explanation: if his request had been so openly disobeyed, there was something behind it, and in that case it was better to find it out beforehand; it rested with him to punish them and there would always be time for that.Притом этот человек не любил неизвестности, а тут надо было разъяснить: если так явно нарушено его приказание, значит, что-нибудь да есть, а стало быть, лучше наперед узнать; наказать же всегда будет время, да и в его руках.
"I trust you had a favourable journey," he inquired officially of Pulcheria Alexandrovna.- Надеюсь, путешествие прошло благополучно? -официально обратился он к Пульхерии Александровне.
"Oh, very, Pyotr Petrovitch."- Слава богу, Петр Петрович.
"I am gratified to hear it.- Весьма приятно-с.
And Avdotya Romanovna is not over-fatigued either?"И Авдотья Романовна тоже не устали?
"I am young and strong, I don't get tired, but it was a great strain for mother," answered Dounia.- Я-то молода и сильна, не устану, а мамаше так очень тяжело было, - отвечала Дунечка.
"That's unavoidable! our national railways are of terrible length.- Что делать-с; наши национальные дороги весьма длинны.
' Mother Russia,' as they say, is a vast country....Велика так называемая "матушка Россия"...
Перейти на страницу:

Похожие книги

Бывшие люди
Бывшие люди

Книга историка и переводчика Дугласа Смита сравнима с легендарными историческими эпопеями – как по масштабу описываемых событий, так и по точности деталей и по душераздирающей драме человеческих судеб. Автору удалось в небольшой по объему книге дать развернутую картину трагедии русской аристократии после крушения империи – фактического уничтожения целого класса в результате советского террора. Значение описываемых в книге событий выходит далеко за пределы семейной истории знаменитых аристократических фамилий. Это часть страшной истории ХХ века – отношений государства и человека, когда огромные группы людей, объединенных общим происхождением, национальностью или убеждениями, объявлялись чуждыми элементами, ненужными и недостойными существования. «Бывшие люди» – бестселлер, вышедший на многих языках и теперь пришедший к русскоязычному читателю.

Дуглас Смит , Максим Горький

Публицистика / Русская классическая проза
Лев Толстой
Лев Толстой

Книга Шкловского емкая. Она удивительно не помещается в узких рамках какого-то определенного жанра. То это спокойный, почти бесстрастный пересказ фактов, то поэтическая мелодия, то страстная полемика, то литературоведческое исследование. Но всегда это раздумье, поиск, напряженная работа мысли… Книга Шкловского о Льве Толстом – роман, увлекательнейший роман мысли. К этой книге автор готовился всю жизнь. Это для нее, для этой книги, Шкловскому надо было быть и романистом, и литературоведом, и критиком, и публицистом, и кинодраматургом, и просто любознательным человеком». <…>Книгу В. Шкловского нельзя читать лениво, ибо автор заставляет читателя самого размышлять. В этом ее немалое достоинство.

Анри Труайя , Виктор Борисович Шкловский , Владимир Артемович Туниманов , Максим Горький , Юлий Исаевич Айхенвальд

Проза / Историческая проза / Русская классическая проза / Биографии и Мемуары / Критика
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В четвертом томе собраны тексты, в той или иной степени ориентированные на традиции и канон: тематический (как в цикле «Командировка» или поэмах), жанровый (как в романе «Дядя Володя» или книгах «Элегии» или «Сонеты на рубашках») и стилевой (в книгах «Розовый автокран» или «Слоеный пирог»). Вошедшие в этот том книги и циклы разных лет предполагают чтение, отталкивающееся от правил, особенно ярко переосмысление традиции видно в детских стихах и переводах. Обращение к классике (не важно, русской, европейской или восточной, как в «Стихах для перстня») и игра с ней позволяют подчеркнуть новизну поэтического слова, показать мир на сломе традиционной эстетики.

Генрих Вениаминович Сапгир , С. Ю. Артёмова

Поэзия / Русская классическая проза
Вьюга
Вьюга

«…Война уже вошла в медлительную жизнь людей, но о ней еще судили по старым журналам. Еще полуверилось, что война может быть теперь, в наше время. Где-нибудь на востоке, на случай усмирения в Китае, держали солдат в барашковых шапках для охраны границ, но никакой настоящей войны с Россией ни у кого не может быть. Россия больше и сильнее всех на свете, что из того, что потерпела поражение от японцев, и если кто ее тронет, она вся подымется, все миллионы ее православных серых героев. Никто не сомневался, что Россия победит, и больше было любопытства, чем тревоги, что же такое получится, если война уже началась…»

Вениамин Семенович Рудов , Евгений Федорович Богданов , Иван Созонтович Лукаш , Михаил Афанасьевич Булгаков , Надежда Дмитриевна Хвощинская

Фантастика / Приключения / Русская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Фантастика: прочее