Преступление и наказание, Часть 6, Эпилог

He noticed particularly in the windows nosegays of tender, white, heavily fragrant narcissus bending over their bright, green, thick long stalks.	Он особенно заметил в банках с водой, на окнах, букеты белых и нежных нарцизов, склоняющийся на своих ярко-зеленых, тучных и длинных стеблях с сильным ароматным запахом.
He was reluctant to move away from them, but he went up the stairs and came into a large, high drawing-room and again everywhere--at the windows, the doors on to the balcony, and on the balcony itself--were flowers.	Ему даже отойти от них не хотелось, но он поднялся по лестнице и вошел в большую, высокую залу, и опять и тут везде, у окон, около растворенных дверей на террасу, на самой террасе, везде были цветы.
The floors were strewn with freshly-cut fragrant hay, the windows were open, a fresh, cool, light air came into the room.	Полы были усыпаны свежею накошенною душистою травой, окна были отворены, свежий, легкий, прохладный воздух проникал в комнату, птички чирикали под окнами, а посреди залы, на покрытых белыми атласными пеленами столах, стоял гроб.
The birds were chirruping under the window, and in the middle of the room, on a table covered with a white satin shroud, stood a coffin.	Этот гроб был обит белым граденаплем и обшит белым густым рюшем.
The coffin was covered with white silk and edged with a thick white frill; wreaths of flowers surrounded it on all sides.	Гирлянды цветов обвивали его со всех сторон.
Among the flowers lay a girl in a white muslin dress, with her arms crossed and pressed on her bosom, as though carved out of marble.	Вся в цветах лежала в нем девочка, в белом тюлевом платье, со сложенными и прижатыми на груди, точно выточенными из мрамора, руками.
But her loose fair hair was wet; there was a wreath of roses on her head.	Но распущенные волосы ее, волосы светлой блондинки, были мокры; венок из роз обвивал ее голову.
The stern and already rigid profile of her face looked as though chiselled of marble too, and the smile on her pale lips was full of an immense unchildish misery and sorrowful appeal.	Строгий и уже окостенелый профиль ее лица был тоже как бы выточен из мрамора, но улыбка на бледных губах ее была полна какой-то недетской, беспредельной скорби и великой жалобы.
Svidrigailov knew that girl; there was no holy image, no burning candle beside the coffin; no sound of prayers: the girl had drowned herself.	Свидригайлов знал эту девочку; ни образа, ни зажженных свечей не было у этого гроба и не слышно было молитв.
She was only fourteen, but her heart was broken.	Эта девочка была самоубийца - утопленница.
And she had destroyed herself, crushed by an insult that had appalled and amazed that childish soul, had smirched that angel purity with unmerited disgrace and torn from her a last scream of despair, unheeded and brutally disregarded, on a dark night in the cold and wet while the wind howled....	Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое, детское сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски чистую душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер...
Svidrigailov came to himself, got up from the bed and went to the window.	Свидригайлов очнулся, встал с постели и шагнул к окну.
He felt for the latch and opened it.	Он ощупью нашел задвижку и отворил окно.