Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории

В свете сказанного не удивляет, что именно летом 1919 года Черчилль принимает все необходимые меры для беспроблемной эвакуации британских оккупационных войск с Русского Севера. А вслед за тем «14 октября Черчилль объявил, что, хотя британские войска и выводятся из России, британская материальная и военная помощь русским антибольшевистским силам будет продолжена». При этом Черчилль указывал, что одним из результатов продолжающейся британской помощи должно было стать «уменьшение антисемитизма, который спровоцировали своими действиями комиссары-евреи и который так твердо старался сдерживать генерал Деникин».

Однако остановить русско-еврейскую этническую войну, протекавшую в рамках войны Гражданской, не в силах был никто. Черчиллю приходилось раздваиваться между желанием сокрушить большевизм и страхом в отношении неизбежных антисемитских эксцессов. Он все яснее понимал: крах Красного Кремля приведет к безудержному всероссийскому погрому. Об этом продолжали сигналить события на занятых белогвардейцами территориях, выразительно преувеличенные еврейскими организациями и СМИ. Как мы помним, именно осенью 1919 года погромы достигли самого впечатляющего размаха. Ненавидя большевистский режим, Черчилль был вынужден, однако, озаботиться его спасением. Ему не приходилось выбирать.

И вот уже «21 октября Черчилль составил проект инструкции-предупреждения для отправки генералу Хейкингу, старшему британскому представителю, прикомандированному к белым армиям на юге. В инструкции говорилось: «Должно быть сделано все… чтобы предотвратить массовые репрессии… Все, что будет напоминать еврейские погромы, нанесет колоссальный вред делу русских».

Инструкции Черчилля сопровождались угрозой введения эмбарго на поставку вооружений. «Все влияние британского представителя должно быть использовано для обеспечения безопасности ни в чем не повинных евреев и непредвзятого судебного разбирательства для всех виновных. Генерал Хейкинг уполномочен сделать для этого все, вплоть до прекращения дальнейших поставок вооружения в Россию. Используя этот важный рычаг, он сможет снизить уровень жестокости по отношению к евреям» (49).

Перед нами – обнаженный главный нерв всей интриги; Деникину, по сути, выставлен ультиматум: если не прекратится насилие в отношении евреев, то на поставку вооружений будет наложено эмбарго. И это, как показали события, не было пустой угрозой.

Деникину тоже приходилось раздваиваться, крутясь меж двух огней. С одной стороны, соратники нередко возмущались, что он – покровитель евреев и даже куплен ими, с другой, он был вынужден защищать евреев под давлением Черчилля и вообще союзников. Но, разумеется, погромы и убийства евреев белыми армиями продолжались, и никакими декретами и декларациями было невозможно остановить эти проявления народной воли.

Черчилль понимал всю справедливость возмущения русских и украинцев евреями. Он даже объяснял своему другу, единомышленнику и премьер-министру Ллойд Джорджу в ответ на его записку о продолжающихся убийствах евреев белыми русскими армиями: «Действия евреев, которых считают главными вдохновителями разрушения Российской империи и которые, безусловно, играли ведущую роль в большевистской революции, породили чувство ожесточения во всей России» (50).

Но одновременно он писал и Деникину: «Мне будет бесконечно труднее продолжать обеспечивать русскому национальному делу поддержку в британском парламенте, если из тех мест, что заняты Добровольческой армией, будут продолжать поступать жалобы от евреев. Я знаю об усилиях, уже предпринятых вами в этой связи, и о том, как трудно сдерживать антисемитские чувства. Но, являясь вашим искренним доброжелателем, я прошу вас удвоить эти усилия и дать мне возможность с аргументами в руках отстаивать честь Добровольческой армии» (49–50).

Все зная и понимая относительно русско-еврейских взаимоотношений, Черчилль все же продолжал гнуть свою линию. И дело тут было не столько в давлении на него еврейского лобби или коллег из английского истеблишмента, сколько в его личной позиции, это была его инициатива. Его любовь к евреям пересилила даже ненависть к большевикам.

Оставалось только дождаться благовидного предлога, чтобы принять окончательные решения по спасению большевистского режима. Черчилль кратко пишет в мемуарах: