Преступники-сыщики

Мать Бенджамина вновь зашлась своим кудахчущим смехом, так что гасильник для свечей, привязанный к подсвечнику, задребезжал, ударяясь о него в такт дрожанию ее руки. Подумать только – добрый друг мистера Форли беспокоится о постреленке в десять раз больше, чем сам славный мистер Форли! Нечасто матери Бенджамина доводилось слышать подобные шутки, и она попросила прощения за то, что позволила себе рассмеяться.

Оставив ее хохотать сколько ей вздумается и придя к выводу о том, что после всего, чему он только что стал свидетелем, интерес мистера Форли к ребенку никак нельзя было назвать любящим, Троттл вышел в переднюю комнату, и мать Бенджамина, получая несказанное удовольствие от происходящего, последовала за ним.

В передней части чердака имелось сразу два предмета мебели. Одним из них являлся старый табурет – из тех, на который ставят бочонок с пивом, другим – большая расшатанная низенькая кровать на колесиках. Посреди этого ложа, среди груды коричневого от грязи тряпья, располагался крошечный островок жалких постельных принадлежностей – старая подушка, из которой вылезли почти все перья, свернутая в три или четыре раза, обрывок стеганого покрывала и одеяло; под ними же, с обеих сторон заваленные кучкой неопрятного белья, выглядывали уголки двух вылинявших диванных подушечек, набитых конским волосом и уложенных рядом наподобие матраса. Когда Троттл вошел в комнату, мальчуган уже успел забраться на кровать с помощью табурета и теперь стоял на коленях с одного ее края, расправляя обрывок стеганого покрывала, чтобы укрыться им и подоткнуть его под подушки из конского волоса.

– Давай я помогу тебе, малыш, – сказал Троттл. – Прыгай в постель, а остальное предоставь мне.

– Я собираюсь завернуться в него, – ответил бедный одинокий ребенок, – а прыгать вовсе не желаю. Я хочу заползти под него, говорю вам!

С этими словами он принялся за дело, плотно подоткнув стеганое покрывало со всех сторон под подушки, но оставив лаз в ногах. Затем, опустившись на колени и пристально глядя на Троттла, словно дразня его: «Какая еще помощь может понадобиться такому маленькому ловкачу, как я?!» – он начал развязывать большую шаль, справившись с этим меньше чем за полминуты. Потом, свернув шаль вдвое и сложив ее в ногах кровати, сказал:

– Смотрите, как я умею, – и нырнул под груду белья головой вперед, после чего, извиваясь, прополз под покрывалом и одеялом, пока Троттл не увидел, как кончик его колпака медленно высунулся у подушки. Этот слишком большой по размеру головной убор настолько съехал вниз во время его путешествия, что, когда голова мальчика показалась из-под покрывала, нижний край колпака закрывал ему все лицо вплоть до самого подбородка. Впрочем, вскоре он избавился от сего неудобства, водрузив колпак на прежнее место – над бровями, а затем взглянул на Троттла и заявил: – Здорово, верно? Покойной ночи! – и вновь зарылся с головой под одеяло, так что на виду остался один лишь торчащий колпак.

– Что за непослушный ребенок, не правда ли? – обронила мать Бенджамина, жизнерадостно толкнув Троттла острым локтем в бок. – Идемте! Больше вы его сегодня не увидите!

– Ага, точно вам говорю! – донесся до них пронзительный голосок из-под одеяла, словно завершающий аккорд последних слов старухи.

Не будь Троттл решительно настроен разгадать дьявольский секрет, с которым волею случая свела его судьба, то наверняка схватил бы мальчугана в охапку и унес бы подальше от тюрьмы на чердаке, грязного постельного белья и всего прочего. Но так уж вышло, что он взял себя в руки, пообещав вернуться сюда при первой же возможности, и позволил матери Бенджамина увести себя вниз.

– Осторожнее с этими верхними перилами, – сказала она, когда Троттл оперся на них ладонью. – Они прогнили до основания, причем все до единого.

– Когда люди приходят взглянуть на помещения, – спросил Троттл, пытаясь проникнуть хоть на капельку дальше в тайну Дома, – вы ведь нечасто водите их наверх, да?

– Скажете тоже, – ответила она, – больше уже давно никто не приходит. Одного вида фасада достаточно, чтобы всех отпугнуть. И очень жаль, если хотите знать мое мнение. Обычно я получала истинное удовольствие, разгоняя потенциальных клиентов друг за дружкой невероятно высокой арендной платой – особенно женщин, будь они неладны. «И сколько же вы хотите за этот дом?» – спрашивали они. «Сто двадцать фунтов в год!» – говорила я. «Сто двадцать фунтов?! Как же так? На этой улице не найти дома дороже, чем за восемьдесят!» – «Вполне возможно, мадам; прочие домовладельцы могут снижать плату, если им приходит такая блажь; но наш намерен стоять на своем и получать за дом столько, сколько получал еще его батюшка!» – «Однако с тех пор район стал ведь значительно хуже!» – «Сто двадцать фунтов, мадам». – «Должно быть, ваш хозяин повредился рассудком!» – «Сто двадцать фунтов, мадам». – «Откройте дверь, невозможная вы особа!» Господи, какое счастье было видеть, как они бегут отсюда со всех ног и ужасно высокая цифра звенит у них в ушах до самого конца улицы!