Преступное бездействие

Можно ожидать, как следствие, увеличения общественной терпимости к ситуациям преступного бездействия и дополнительных психологических барьеров в деятельности правоохранительных органов. Маятник официальной идеологии вернется к «золотой середине» не скоро — как это принято в Отечестве, после какой-либо технологической катастрофы, порожденной вопиющей безответственностью, разгильдяйством и реальным бездействием должностных лиц и исполнителей. За пылкие идеологические порывы надо платить — жертвами.

Важнейший идеологический вопрос, влияющий на общественное восприятие человеческого поведения, есть проблема сравнительной ценности различных благ. Она известна человечеству с незапамятных времен. Древние римляне, поклонявшиеся частной собственности, любили сравнивать индивидуальное и коллективное начала управления и отдавали предпочтение последнему: nessitas publica major est, quam privata — общественная необходимость более важна, чем частная. Ч. Беккариа, пионер просвещенного уголовного права, также считал, что «на первом месте стоят нарушения, наносящие вред непосредственно обществу, а на последнем — самые незначительные нарушения прав частного лица»[267].

Россия, где общинные и коллективистские настроения всегда были сильны, свои управленческие и карательные мероприятия строила преимущественно на началах публичности, а преследование преступного бездействия по уголовному закону — тем более. Ведь уголовно-правовые нормы, по Т. Гоббсу, олицетворяют абсолютное право государства. Да и в классической западной психологии еще XIX в. призывали к разумному сочетанию коллективных и личных надобностей: «Как бы ни были сильны привязанности человека социального к различным окружающим его предметностям, кроме естественной привязанности к семье..., эти привязанности никогда не должны становиться в противоречие с общинными интересами, т. е. с интересами нации, к которой он принадлежит»[268].

Сегодня государственная политика ориентирована на западный ранжир ценностей: личность — общество — государство. Смена идеологических векторов торжествующе воспринимается в науке: «В новой российской Конституции четко зафиксирован приоритет общечеловеческих ценностей над другими, объявлено недопустимым произвольное ограничение прав и свобод граждан, провозглашен курс на максимальное обеспечение безопасности личности, установлено прямое действие норм международного права в области защиты прав человека»[269].

Однако «славоправие» индивидов дает не только положительные результаты, оно атомизирует общество, дезорганизует систему управления, делает в итоге каждого отдельного человека беззащитным перед насилием и пороками. И обыватель это уже почувствовал. Нельзя абсолютизировать права личности и частный интерес. Негоже, когда в Основном законе страны упоминается несколько десятков прав и только четыре конституционные обязанности. Как согласовать этот дисбаланс с общеизвестным тезисом о корреспонденции прав и обязанностей? Да и по самому тексту Конституции (ст. 7) Россия объявлена социальным, а не индивидуалистическим государством. Крайности современной идеологии и ее отражение в праве замечены и начали активно обсуждаться. Именно проблема оптимального сочетания частных и публичных начал, «сильного государства» стала главным рефреном Всероссийской научной конференции, прошедшей 2-4 февраля 2000 г. в Москве[270]. Исследованию феномена публичного интереса вновь посвящаются статьи[271] и монографии[272].

Научная мысль ищет оптимум, пресловутую «золотую середину», то синкретическое единство различных благ и интересов, которое и может только обеспечить гражданский мир. Импортированные идеологические установки уже не кажутся безупречными, как в первые посттоталитарные годы. «Проблема частного интереса сохраняется при любых, самых совершенных формах общественного устройства. И в этом смысле ее можно считать вечной ... Хотя само собой разумеется, что абсолютизация частных интересов также не может считаться идеальным типом взаимоотношений государства, общества и человека»[273].