Претерпевшие до конца. Том 1

У Сергея потемнело в глазах, ноги сделались ватными. Живо промелькнули в памяти заголовки газет и изустные рассказы, вмиг приобретшие необычайную красочность. Он хотел что-то сказать и не мог, губы беспомощно прыгали. В этот момент в прихожей послышалась возня, и сильная рука Степана буквально вырвала его из комнаты. В тот же миг дверь в неё была захлопнута и заперта на щеколду. С лёгкостью разметав в разные стороны ещё нескольких несчастных, Пряшников выбежал из дома, увлекая за собой Сергея. Отбежав подальше и убедившись, что погони нет, он постучал себя кулаком по лбу:

– Ну, и кто из нас дурак после этого?! Тебе же русским языком сказано было осторожность блюсти! Что б ты делал без меня, спрашивается, балда?!

– Прости, Стёпа, я, действительно, круглый дурак… – вздохнул Сергей. – Спасибо тебе. Но, пойми, я не мог иначе… Не мог ей не помочь.

– Может, вернёшься? Поможешь!

– Полно… Господи, как же это жутко всё. До чего можно довести человека, до чего сам человек может дойти, – Сергей побрёл по дороге, ломая пальцы. Резко обернувшись к Пряшникову, он заметил: – А ведь и мы могли бы превратиться в такое! Утерять разум до такой степени! Вот, что страшнее всего!

Степан закурил трубку и ответил ровно и серьёзно:

– Я – может быть. Но не ты. Ты, как родня нашего возницы, лёг бы и стал ждать костлявую. Это в твоём характере. И довольно, наконец, об этом. Когда вернёмся в Москву, надо будет поставить вопрос, чтобы давали оружие или какую-никакую охрану научным сотрудникам для таких экспедиций.

– Кому какое дело до научных сотрудников! – безнадёжно махнул рукой Сергей.

Они как раз дошли до усадебного дома, правое крыло которого было уничтожено пожаром, а остальная часть уныло взирала потухшими глазницам разбитых окон на полувырубленный сад. Внутри дом представлял собой не менее плачевное зрелище: усыпанные битым стеклом полы, грязь, разбросанные кое-как вещи… Вещей, впрочем, было немного. Большая их часть давно перекочевала к новым хозяевам. Сергею вспомнились дорогие стенные часы, замеченные им давеча в избе – несомненно, из барской гостиной вынесли. И, вот, теперь отбивали они последние часы мук своих новых хозяев.

– Интересно, что стало с семьёй помещика, – задумчиво произнёс Сергей, поднимаясь по лестнице на второй этаж. – Живы ли?

– Не всё ли равно… – пожал плечами Пряшников.

На втором этаже обнаружилась библиотека, соединённая с кабинетом. По счастью, здесь не всё подверглось такому варварскому разграблению, как внизу. «Бумага» грабителей явно не заинтересовала.

– Совсем, как в Глинском! – проронил Сергей. – У Николая Кирилловича было такое же бюро, где он хранил свои бумаги. А библиотека у него больше была и интереснее. И ничего от неё не осталось…

Он стал методично открывать ящики бюро, изымая оттуда бумаги:

– Счета… Расходные книги… Когда-нибудь это послужит будущим историкам последнего царствования.

– Ты, оказывается, оптимист…

– Ни в коей мере. Просто историки имеют обыкновение изучать даже давно исчезнувшие цивилизации. Кажется, мы всё-таки не зря проделали этот путь.

– Что-то стоящее?

Сергей показал Степану толстую тетрадь-брульон, исписанную мелким, изящным почерком:

– Судя по всему, это дневник. А нет более интересного документа для историка, нежели дневник. В нём в отличие от любых бюрократических бумажек и газетных передовиц заключается сама жизнь. И, изучая дневники определённого периода, можно составить самое полное, живое представление о нём. Не зря же Александр Сергеевич дарил своим знакомым тетради для дневников…

– Здесь есть не только дневник, – сказал Пряшников.

Сергей отвлёкся от перелистывания тетради и увидел в руках друга фотографию в рамке с разбитым стеклом. На ней были запечатлены две барышни-гимназистки. Белые фартуки, длинные тёмные косы, чистые, благородные лица…

– Какие лица! Какие глаза… Словно в душу смотрят! – произнёс Степан. – Как это всё-таки странно. Дневники, фотографии, письма… А людей нет. А мы копаемся в их жизни, в которую нас не звали.

Сергей хотел взять фотографию, но Пряшников не отдал:

– Этих юниц я тебе, брат, для твоих архивов не дам, прости. Я их в новую рамку вставлю и у себя в мастерской повешу. Эх, знать бы, что с ними стало, где они теперь…

Кто знает, что сталось с хозяевами разрушенной усадьбы… С тысячами других таких же юных и чистых барышень… Разве что Господь Бог да ветер, разметавший их по разным уголкам, властно хозяйничающий в их домах, развеивая в прах то, что было их жизнью. Целый мир уходил с дворянскими гнёздами, особый, полный своеобразия. Дворянский мир канул в лету, а следом потянулся крестьянский, освобождённый от «ига» помещиков. Мерзость запустения водворялась повсюду – в барских усадьбах и мужицких избах. А что же останется? Убивающие душу, обезличивающие муравейники городов, уплотнённых до того, что люди живут едва ли не на головах друг у друга.