Превратности культуры

Выходит, художник виноват в том, что не угодил вкусам публики? Пикассо испытал такое отношение на себе, когда, не имея денег, вынужден был использовать старые холсты с обратной стороны. Однако Ортега-и-Гассет писал свою книгу уже после того, как закончились и «розовый», и «голубой» период в творчестве Пикассо – сначала тот увлёкся кубизмом, затем оказался под влиянием сюрреалистов. Так что, если философ имел в виду нечто подобное, его критическое отношение к «новому искусству» вполне оправданно. Впрочем, критического отношения как такового нет – есть только сомнение в необходимости существования такого искусства, причём не вполне конкретно выраженное, словно бы Ортега-и-Гассет боится кого-то оскорбить. Судя по всему, он хотел постепенно подвести нас к выводу, который самому ему изначально ясен:

«В живописи зрителя привлекут только полотна, изображающие мужчин и женщин, с которыми в известном смысле ему было бы интересно жить. Пейзаж покажется ему "милым", если он достаточно привлекателен как место для прогулки. Это означает, что для большей части людей эстетическое наслаждение не отличается в принципе от тех переживаний, которые сопутствуют их повседневной жизни… Им неведомо иное отношение к предметам, нежели практическое, то есть такое, которое вынуждает нас к переживанию и активному вмешательству в мир предметов. Произведение искусства, не побуждающее к такому вмешательству, оставляет их безучастными».

Тут одно утверждение не стыкуется с другим. Допустим, моё отношение всё к той же «любительнице абсента» не отличается от тех переживаний, которые сопутствуют мне в повседневной жизни – попросту говоря, я этой женщине сочувствую. Но это вовсе не значит, что мне было бы интересно с ней жить в одной квартире, в одном доме или даже в городе. Поэтому и предложенное философом деление зрителей на классы не вызывает восхищения:

«Вот почему новое искусство разделяет публику на два класса – тех, кто понимает, и тех, кто не понимает его, то есть на художников и тех, которые художниками не являются. Новое искусство – это чисто художественное искусство».

Я бы предложил иное деление на классы – одни люди честно признаются, что не понимают, а другие только делают вид, что им всё понятно. Есть ещё третья категория – такие люди готовы восторгаться всем, что противоречит общепринятому вкусу. Тем самым они выражают своё отношение к обществу, к его культурным ценностям, а иногда даже к его идеологическим устоям – если власть предержащие ругают какого-то художника, его нужно поддержать.

Ортега-и-Гассет далёк от идеологии и весьма уважительно относится к публике, поэтому пытается найти логическое объяснение возникновению «нового искусства»:

«Анализируя новый стиль, можно заметить в нём определенные взаимосвязанные тенденции, а именно: 1) тенденцию к дегуманизации искусства; 2) тенденцию избегать живых форм; 3) стремление к тому, чтобы произведение искусства было лишь произведением искусства; 4) стремление понимать искусство как игру, и только; 5) тяготение к глубокой иронии; 6) тенденцию избегать всякой фальши и в этой связи тщательное исполнительское мастерство, наконец; 7) искусство, согласно мнению молодых художников, безусловно чуждо какой-либо трансценденции [тому, что выходит за пределы чувственного опыта]».

В этом фрагменте вот что следует отметить: «искусство как игра» и «тяготение к иронии». Что касается игры, то её можно понимать по-разному – некоторые играют в домино, а другие – в шахматы. Гораздо интереснее пассаж, связанный с иронией. На мой взгляд, ирония – это спасательный круг, которым художник пользуется сам, да ещё и протягивает его зрителю. Такой метод спасения эффективен в тех случаях, когда происходящее в нашем мире способно вызвать длительную депрессию или привести к самоубийству. Художник старается не воспринимать действительность всерьёз и предлагает зрителю отправиться вместе с ним в тот мир, где привычные для нас понятия либо искажены до неузнаваемости, либо начисто отсутствуют – нет ни радости, ни горя, ни любви, только игра цвета и форм, не имеющая отношения к живописи. Ортега-и-Гассет предлагает своё объяснение такой трансформации искусства:

«От изображения предметов перешли к изображению идей: художник ослеп для внешнего мира и повернул зрачок внутрь, в сторону субъективного ландшафта».

Весьма замысловато, но впечатляет лишь по форме. Всё дело в том, что никакого «субъективного ландшафта» не бывает – есть только желание добиться популярности у публики. На этом следует поставить точку, поскольку перспектив у такого искусства нет – всё, что можно, из него уже «выкачали», оставив лишь пустую оболочку.