Превратности научных идей

Начать с того, что в институте принципиально по-иному продумана обстановка, в которой вершится сама операция. Здесь всеми мерами стараются создать у больного впечатление обычности, даже обыденности происходящего, чувство пусть не домашнего, но все же близкого тому уюта. Зачем?

Для больного любое оперативное вмешательство — насилие, влекущее стресс. (Да и хирургу не легче.) Порой кровяное давление поднимается на десятки делений. Бывает, что по этой причине операция откладывается: большая кровь, которую гонит давление, заливает ткань и мешает работе. Вот почему важно успокоить пациента, вызвав ощущение уверенности.

В операционной нет той напряженной, пугающей обстановки, которая рассекает ситуацию на две неравновесные половины: персонал и больной и которая подчеркивает исключительность происходящего, оставляя оперируемого наедине со своими невеселыми думами. Наоборот, его рассматривают как соучастника, способного внести активную долю в исход надвигающегося мероприятия.

Первым делом вступает музыка (это в операционной-то?), которая сразу как бы выносит в другие измерения, успокаивает: вы ведь знаете, музыка для вас.

Обычно операции ведут стоя, а тут хирург садится на низкий стул, то есть скорее присаживается, оказываясь как-то ближе пациенту, который тоже соответственно «приземлен». Это не только удобнее врачу, но и снимает неизбежную дистанцию между ним и больным, словно бы приравнивая их.

Итак, все расставлено на исходные рубежи, и хирург, начиная священнодействие, вместе с тем заводит неторопливую беседу с ассистентами, сестрами, приобщая и оперируемого. Это чтобы он не считал себя отрешенным, всего лишь операционным телом, по которому движется скальпель.

О чем беседа? Да обо всем, Зинаида Ивановна Мороз, например, удаляя у меня катаракту и проводя сквозную, на всю глубину роговицы пересадку (выполнив то и другое, по правде говоря, с присущим ей мастерством), тем временем регулировала многоликий разговор, участником которого становился и я.

Но вот Зинаида Ивановна сказала: «А теперь помолчите». Я понял, что настал момент, когда надо затаить дыхание не только больному, но и хирургу и работать буквально между ударами сердца, как работают микроумельцы, чтобы не сбить руку. Позднее, по ходу действий, было предупреждение, что станет больно, хотя, говоря откровенно, особой боли я не ощутил. Наконец врач облегченно вздохнула: «Потерпите еще немного, остались последние швы».

Такая атрибутика, сопровождающая операцию, вызывает доверие к происходящему. Больной принимает все спокойнее, чем ожидалось.

О том, что оперируемый становится активистом событий, а не просто безучастным звеном манипуляций, сообщает и такой факт в поведении С. Федорова. Заканчивая операцию, он, поблагодарив ассистента, сестер за помощь, по обыкновению заключает: «Спасибо больному, что хорошо себя вел».

Конечно, подобная атмосфера вносит умиротворенность. И не только в душу больного, но и врача, сообщая ему столь же дефицитные положительные импульсы. Что и говорить, работа нервная, и привыкнуть к ней (как иногда считают наблюдатели) хирург не может.

Одно отступление. Из описанного порядка выпадают операции на сетчатке. Здесь как будто и в самом деле не до музыки. И какие беседы, если больного укладывают под общий наркоз, который мгновенно парализует мозг, бросая в глубины бессознательного?

Мне довелось дважды пройти сквозь это безмолвие. Вступая под высокие своды операционной (которые кажутся еще более недосягаемыми, когда положат на такой же низкий, едва над полом стол), почувствовал себя затерянным в этой огромной комнате-зале, брошенным во власть непредсказуемого. Вспыхнуло из Блока:

Иль просто в час тоски беззвездной
В каких-то четырех стенах
С необходимостью железной
Усну на белых простынях.

Простыни, как и халаты врачей, правда, не белые, а зеленые или крепко-синие, ядовитые. Наверно, чтобы не бросалась в глаза кровь. Это ладно, но ядовитость?.. Она скручивает, бегут ассоциации с санитарами, ветеринарами, уборщиками мусора. Не в обиду сказанным профессиям, но все должно быть на своем месте. Белое — символ чистоты, и если уж в операционной оно нежелательно, то, может быть, розовое (под цвет крови) или голубое?