Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни

Тут он даже немного скривился. Попов не хватало, но это лишь полбеды. Недавно Евсевий, как и предвидел отец Игнатий, рукоположил Владимира Ревокатова во священники. Теперь отец Владимир должен был служить обязательный сорокоуст – сорок дней подряд совершать все утренние и вечерние богослужения. Это древний благочестивый (без дураков, благочестивый) обычай, по сути – священническая практика, за время которой новопоставленный иерей должен «обкатать» свои знания, навыки и умения. За первой литургией за отцом Владимиром следил архиерей (как, собственно, и положено). Потом смотрел отец Игнатий. Дальше, по логике вещей, Ревокатов должен был все делать самостоятельно. Но Евсевий, понаблюдав, как именно он это делает, благословил отцу Игнатию пребывать с ним неотлучно на протяжении всего сорокоуста.

«Рукоположил этого дебила, а мне теперь за ним бегать! – мысленно ворчал отец настоятель. – Что ж на меня-то стрелки перевел? Сам бы с ним молился, заодно и посмотрел, кого хиротонисал».

Срок сорокоуста еще не истек, но сегодня отец Владимир куда-то делся. Вообще-то деваться он никуда был не должен, но произошедшее отца Игнатия не удивило: он уже знал, что, во-первых, его новоиспеченный собрат-сослужитель почти постоянно делает то, чего не должен, а во-вторых, несмотря на свою тупость, он обладает удивительным талантом выкручиваться и валить все на других, вследствие чего ему все сходит с рук. Как бы там ни было, он сегодня не пришел, и отец Игнатий мог спокойно, без суеты и спешки, но и не растягивая службу, спокойно помолиться. С детства воспитанный при храме, он любил богослужение так же, как поэт любит стихосложение, а художник – написание картин. В алтаре он чувствовал себя так же спокойно и уютно, как ремесленник – в своей мастерской. Ему нравилось, приходя в храм, в радостной спешке облачаться, совершать проскомидию, торопливо читая имена, записанные в большом помяннике и на принесенных из иконной лавки маленьких записках, привычными движениями вынимая частицы из просфоры. Нравилось, выглянув в диаконские врата и убедившись, что хор готов и ждет отмашки, становиться перед престолом, брать в свои руки тяжелое Евангелие и громко возглашать: «Благословенно Царство…» Нравилось смотреть, прочитав положенные молитвы, пока еще хор не закончил пропевать антифоны, на находящийся позади престола большой алтарный образ воскресшего Христа – обычный, софринский, но ставший ему за годы службы в Мангазейске таким привычным и родным. Он любил этот мир, это была его «поповская планида», та единственная точка бытия, где он ощущал себя на своем месте.

И ему становилось больно от того, что его привычная церковная среда начала разрушаться. Причем подтачивали ее не только внешние, мирские силы. Это как раз не казалось ему страшным. Отец Игнатий очень хорошо помнил, как его, еще мальчика, учившегося в начальных классах, во время службы прятали от уполномоченного. Как над ним смеялись в школе и как регулярно унижали его «просвещенные» советские учителя. А уж про конфликт с собственным отцом, который перестал с ним разговаривать после пострига и рукоположения, лучше было и не вспоминать. Не говорил два года ни слова. А жили-то они все это время вместе, в двухкомнатной квартире…

Нет, внешние угрозы не казались ему страшными. Не они уничтожают Церковь. Гораздо страшнее черви, которые заводятся в самой сердцевине церковного древа. «Гниль в костях», если выражаться библейским языком. Вот она пугала его гораздо сильнее. Собственно, от этой-то гнили уехал он в свое время из Казахстана сюда, в Мангазейскую епархию. И вот теперь у него возникло убеждение, что она завелась и здесь. В лице того же Ревокатова. Да и не только его.

Но сейчас не было Ревокатова, и некому было обо всем этом напомнить. Все было как встарь, как «в старые добрые времена», а к тому же сегодня в храм зашел его старый друг, взявшийся исполнять обязанности чтеца – и выполнивший их прекрасно.

– Вот уж чтение так уж чтение! – басом, пародируя приснопамятного Владыку Пахомия, сказал отец Игнатий, увидев спускающегося с хоров отца Ярослава Андрейко. Тот молча и широко улыбнулся.

Пару недель назад отец Игнатий зашел в небольшой полуподвальный магазин, где работал продавцом Андрейко. Владельцем этого заведения был один из бывших прихожан отца Ярослава, по-прежнему относившийся к нему с уважением. По этой причине он не только устроил его на работу, но даже сделал и кем-то вроде совладельца, помогая запрещенному священнику наладить пусть и очень маленький, но свой бизнес. Работа эта была в чем-то даже хуже грузчицкой: возни и беготни было больше, а стоять за прилавком в полуподвальном помещении, при постоянно включенной электрической лампочке, было не очень-то приятно. Но доход его стал хоть и ненамного, но выше. И общаться приходилось не с простыми пролетариями, а с несколько более широким кругом людей. К тому же, теоретически, в перспективе можно было добиться определенных коммерческих успехов. Правда, перспективы эти были весьма туманны, но самое их наличие как-то грело душу.