Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни

Лагутин посмотрел на чету Котлярских, стоящих за плечами Владыки. Мадам Котлярская еле-еле сдерживала торжествующую улыбку, грозившую разорвать ее рот, а глаза были масляными от злорадного ехидства. Что же до главы семейства, то на его лице застыла обыкновенная кривая ухмылка, а вот глаза… Глаза были обычными, спокойными и ледяными. И вот тут-то отец Святослав осознал, как ему показалось, самое страшное: «Им все ясно! Они ведь, сволочи, все понимают!» Архиерей продолжал его отчитывать, но Лагутин уже не вслушивался в его гневную речь. Ситуация была чрезвычайно, остро оскорбительной. И эта жалящая острота заключалась отнюдь не в абсурдных и несправедливых претензиях. Не в том, что изо рта Евсевия, вместе с гневными словами, в лицо отцу Святославу летел запах только что прожеванной еды и алкогольные пары. И даже не то, что эта сцена разворачивалась на глазах у его недоброжелателей, бывших, к тому же, людьми нецерковными. Самым скверным было другое: и сам Евсевий, и Котлярский, и даже его жена прекрасно понимали: все это – игра. Всем было ясно, что отец Святослав ничего предосудительного не совершил – скорее наоборот. Но Котлярскому было приятно его унизить. И за те деньги, которые Котлярский дает архиерею, он может потребовать от него вот так вот, публично, ткнуть мордой в грязь своего священника. И тот ничуть этим не смущается, не ограничивается даже формальным замечанием (какового, вообще-то, было бы достаточно), а устраивает настоящее шоу. Шоу для увеселения господина и госпожи Котлярских.

«Что это такое?.. – оторопело спросил сам себя Лагутин. – Ты же епископ! Князь Церкви! Наследник апостолов! И ты сейчас, ради этих своих траншей, как медведь на цепи, камаринскую пляшешь?! Восемьсот тысяч так отрабатываешь?!..» От этой мысли Лагутину стало не по себе.

– Еще раз что-то подобное услышу – вышибу тебя с этого прихода! Ишь, расселился в новом доме, и сразу обленился! Что нужно отвечать?! – резко спросил его Евсевий, заметив, что отец Святослав не реагирует на его речь.

– Простите, благословите, – ответил тот.

– Вот! Ну все, иди к себе!

Лагутин повернулся и пошел. «Что же это? – снова и снова спрашивал он себя. – Неужели это тот же самый Владыка, который тогда меня, после больницы, так встретил? Как такое вообще возможно? Почему он не меня – себя так унижает? А равно и свое достоинство епископа? Зачем?..»

Ответы на эти вопросы были. Но пока что отец Святослав еще не решался их произнести – даже мысленно.

* * *

– Ваше Преосвященство! – отец Алексий решил еще раз обратиться к архиерею. Тот только что отчитал отца Святослава и сейчас, в сопровождении Котлярского, шел к хаммеру, который должен был довезти его до люксовых гостевых комнат.

– Слушаю, – явно недовольно произнес Евсевий.

– Ваше Преосвященство! Простите, но мне завтра необходимо в Мангазейск лететь! Это очень важно! Поймите, это не ради развлечения. Я вам рассказывал, у меня сейчас дома обстановка сложная, и с женой, и с сыном отношения непросто складываются. И если меня завтра, в такой день, с ними не будет, то это… Это очень плохо. Это огромные проблемы для всей нашей семьи. Нельзя мне так! – закончил он умоляюще.

Архиерей выслушал его, не перебивая. Когда же отец Алексий закончил, он негромко и спокойно, в обычной своей манере, произнес:

– Вот что, отец Алексий! Ты диакон. Священнослужитель. Ты присягу ставленническую давал?

– Давал… – тихо произнес Сормов.

– Давал, – повторил Евсевий. – Обязался быть в послушании? Обязался. Ты же бывший военный! Должен понимать, что такое дисциплина. Вот и тут так же: сказано – выполняй, а не обсуждай!

– Но, Владыка…

– Опять двадцать пять! Все! Я завтра еду, как было сказано, и без диакона тут никуда. Так что завтра утром чтоб был готов, часов в семь уже выезжать будем.

– Владыка! – твердо и отчетливо произнес отец Алексий. – Я завтра возвращаюсь в Мангазейск. По-другому мне никак нельзя.

– Ты опять за свое! – все тем же спокойным тоном сказал архиерей. – Если завтра не будет тебя на месте – отправлю в запрет. Причем надолго. Понял?

– Понял…

Через двадцать минут отец Алексий зашел в дом к семейству Лагутиных.

– Ну, как у вас обстановка, отче? – спросил у него отец Святослав.

– Обстановка тяжелая, – сказал отец Алексий. И коротко изложил ему суть проблемы, рассказав о ситуации в семье, о шестнадцатилетии сына и о решении Преосвященного.

– Самое главное, не могу понять, – в завершение сказал Сормов, – зачем я ему там понадобился? Облачаться ему Георгий поможет, в крайнем случае, мог бы вас попросить… А я зачем?

– Для понта, – сказал отец Святослав. – Чтобы нашему дорогому и любимому благодетелю Хостонора и окрестностей все сделать по люксовому разряду. Собственно говоря, если бы он просто хотел ребенка покрестить, то и я бы с этой задачей прекрасно справился. Но ему, видите ли, нужно шоу.

– Ну, я ради шоу день рождения – тем более, шестнадцатый день рождения! – своего сына пропускать не собираюсь!

– Полетите?

– Полечу…

– А если… В запрет?

– Ох-х-х! – выдохнул Сормов. – Мне уже наплевать.