Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни

Юра, разумеется, все это знал и понимал. И рассказал все, что можно, но вот когда зашла речь о том, чтобы назвать имена и фамилии своих друзей, которые вместе с ним создали «организацию», вышла заминка: Юра Тарутин был воспитан в суровых дворовых традициях, и стукачество было для него наистрашнейшим грехом.

И Петра Никандровича, который уже было решил, что клиент спекся, это несколько раздосадовало и удивило: он уже было собирался завершать вербовку Тарутина в качестве сексота – и тут, поди ж ты, не хочет своих закладывать!

– Я помогать готов… – тихо ответил Юра. – Только…

– Только? – чуть насмешливо спросил Петр Никандрович.

– Ну, не могу я как-то… Нехорошо… – невнятно ответил Юра.

Петр Никандрович снова замолчал. С одной стороны, подобное упорство на последнем рубеже было совсем некстати. А с другой, никому, кроме самого Юры Тарутина, который в данном вопросе отказывался сотрудничать со следствием, это не вредило. Его друзья – «подельники» – были изобличены и без его показаний (их также взяли с поличным, и они сами во всем сознались). Для суда этого более чем достаточно. А с третьей стороны, вербовка – вербовкой, но, как по своему опыту знал Петр Никандрович, окончательно ломать агента не всегда полезно. Надавить-то легко, тут большого ума не надо. Но подлинное оперское искусство состоит в том, чтобы вывести будущего сексота на добровольную вербовку. Чтобы сам попросился. Чтобы в кураторе своем не надзирателя видел, а спасителя и благодетеля.

– Ну, дело хозяйское! – все еще с некоторым недовольством, но уже примирительно, ответил Петр Никандрович. – Это ваше право. Хотите – помогаете следствию, не хотите – не помогаете! Вы не думайте, Юрий Денисович, я вас по-человечески очень хорошо понимаю… Но тут тоже понимать надо, что вы нам поможете, мы – вам. Тюрьма, зона – это-то не так и страшно. Везде люди, в конце концов! – почти весело завершил он.

Юра снова, с готовностью, кивнул.

– Но у вас-то ситуация будет особая… – посерьезнев, добавил Петр Никандрович.

– Какая? – настороженно спросил Юра.

– Ну как какая… У вас же дело об антисоветской деятельности. Поэтому в обычную зону вас, конечно же, не отправят.

– А куда же меня отправят?

– Куда следует… Есть у нас в стране специальные места лишения свободы для антисоветских элементов, вот, кстати, и для националистов тоже…

Заметив протестующий взгляд Юры, Петр Никандрович быстро оговорился:

– Да нет-нет, я все понимаю, что у вас случай другой… Но тут ведь как: есть порядок. И я его изменить не могу.

– И что же… будет? – уже испуганно спросил Юра.

– Одна из соответствующих колоний будет. А там, я вам скажу, контингент-то особый… Это вам не обычные воришки и не бандиты. Там у нас действительно антисоветчики сидят, фашисты разные. Помните про Хатынь?

– Да, конечно! – ответил Юра, разумеется, о Хатыни слышавший.

– Ну, вот… А такая Хатынь, к величайшему сожалению, не одна была… Специальные каратели этим занимались. И немцы, и наши предатели. И после войны этой недобитой фашистской сволочи порядочно осталось. Вот таких в спецзонах и держим. Убийцы, насильники, садисты. Настоящие фашисты, словом. Бандеровцы, власовцы, лесные братья и прочие в этом духе.

– Еще с войны, что ли?.. – удивленно спросил Юра.

– Кое-кто и с войны, кого-то уже годы спустя удалось поймать. А кто-то, прямо скажем, и после войны начал действовать. Такие тоже бывают.

Уловив удивленно-испуганный взгляд Юры, Петр Никандрович продолжил:

– Да-да, и такое, к сожалению, бывает. Редко, но бывает. Ваш-то случай что!.. Говорить не о чем: нормальный советский парень. Ну, запутался, оступился. Случайный человек, собственно говоря. А вот те… Те действительно зверье. Нелюди. Фашисты, одним словом.

– Почему же их там держат? – спросил Юрий. Вопрос прозвучал глупо, хотя и был, в рамках тех мировоззренческих координат, в которых существовал советский юноша, вполне естественным. Ведь «фашисты» казались какими-то инопланетными, потусторонними монстрами, чем-то вроде голливудских живых мертвецов. Которым в принципе не место на земле. И представить себе, что они все еще существуют, и не где-нибудь, а здесь, в СССР, на этой земле, было очень трудно. А уж вообразить, что его, «нормального», отправят к ним…

– А где же их еще держать? – вопросом на вопрос ответил Петр Никандрович. – У нас есть закон. По закону они свои срока получили, вот и отбывают в соответствующих местах. На обычные зоны мы их пускать не можем, дабы они на тамошних заключенных разлагающего влияния не оказывали. Да и не только влияния… По сравнению с ними матерые уголовники – просто дети малые. То, что эти творили, что в войну, что после войны, в Прибалтике, на Западной Украине… Страшное дело!

– Что же мне делать? – окончательно испугавшись, спросил Юра.

– А вот это вопрос! – ответил чекист. – Там, на этих спецзонах, такие порядки, что с вами все что угодно сделать могут. Прямо скажу: могут и изнасиловать, и убить – я не преувеличиваю! – и никто вас там потом не найдет. Даже мы.

– Петр Никандрович, так что же делать?!