Прежде чем я усну

Помыть окна. Наверное, были времена, когда подобная запись меня бы возмутила, но сегодня я смотрю на нее с теплотой, ведь он просто хочет, чтобы я отвлеклась, вот и все. Улыбнувшись про себя, я подумала: как со мной, должно быть, тяжело. Наверное, он из кожи вон лезет, присматривая за мной, и постоянно печется о том, как бы я чего не перепутала, не ушла из дому, не заблудилась и о прочем подобном. Я вспомнила, как читала о пожаре, который уничтожил почти все наше прошлое. Бен так и не признался, что он случился из-за меня, но я почти уверена в этом. Перед моим внутренним взором предстала картина: дверь в языках пламени, едва различимая в густом дыму, очертания дивана, тающие, точно воск. Но картина эта так и осталась видением, отказываясь превратиться в полноценное воспоминание. И Бен простил мне это, как и многое другое. Я выглянула из окна кухни и сквозь отражение своего лица увидела подстриженную лужайку, аккуратные бордюры, сарайчик и живую изгородь. Я поняла, что Бен, скорее всего, знал о том, что я ему изменяла, может быть, еще до того, как меня нашли в Брайтоне. Каково же ему приходится – ухаживать за мной с тех пор, как я потеряла память, даже зная о том, что все случилось, когда я ездила трахаться с другим. Я стала думать о том, что видела, что писала у себя в дневнике. Моя память, моя способность мыслить были разрушены. Уничтожены. Тем не менее он остался рядом со мной, другой решил бы, что я это заслужила, и бросил меня медленно умирать в приюте.

Отвернувшись от окна, я заглянула в шкафчик под раковиной. Тряпки, губки. Мыло. Картонные коробки порошка, пластиковые бутылочки с пульверизатором. Там же обнаружилось красное пластмассовое ведро, куда я налила горячей воды, выдавила жидкого мыла и добавила каплю уксуса. А я чем плачу ему? – подумала я и принялась намыливать окно, водя губкой сверху вниз. Тайком езжу по Лондону, украдкой хожу к врачам, делаю томографию, посещаю наши прежние дома, больницы, где меня лечили, и даже не ставлю его в известность. Почему? Потому, что я не доверяю ему? Потому, что он решил оградить меня от правды, сделать мою жизнь как можно проще и легче? Некоторое время я наблюдала, как струйки мыльной воды текут по стеклу и собираются в лужицы, а потом взяла сухую тряпку и отполировала стекло до блеска.

Теперь я знаю, что на деле все обстоит гораздо хуже. Сегодня утром я проснулась от почти невыносимого чувства вины. В голове крутились слова: «Одумайся, Кристин! Ты об этом пожалеешь». Сперва я решила, что проснулась с чужим мужчиной, не с моим мужем, и только потом узнала правду. Я предала его. Дважды. Первый раз – много лет назад с человеком, который едва не лишил меня всего, а второй – теперь, вытеснив его из сердца, и не только. Смешно. Как девчонка, втюрилась во врача, который пытается лишь помочь мне, утешить меня. Я сейчас и не вспомню, как он выглядит, виделись ли мы раньше, но знаю, что он значительно моложе меня и у него есть девушка. И теперь он знает, что я к нему испытываю. Конечно, все вышло случайно, но теперь-то он все равно знает! Я чувствую себя больше чем виноватой. Просто полной дурой. Даже представить трудно, до чего я докатилась. Жалкая, глупая история!

Я приняла решение. Пусть Бен и не разделяет веры в то, что мне станет лучше, но он не сможет отказать мне еще в одной попытке. Не то чтобы я очень этого хотела. Но я взрослый человек, и он никакое не чудовище. Неужели ему нельзя доверить правду? Я вылила воду в раковину и снова наполнила ведро. Я все расскажу мужу. Сегодня же вечером. Когда он придет домой. Так дальше продолжаться не может. И я вернулась к работе.

Я написала это час назад, а сейчас уже не так уверена в своем решении. Прочтя о фотографиях в железной коробке, я поняла, что до сих пор не видела в доме никаких следов пребывания ребенка. Ни одного. Не могу поверить, чтобы Бен, да и любой нормальный человек, избавился от всего, что напоминает о погибшем сыне. Это кажется каким-то неправильным, невозможным. Можно ли доверять человеку, который на такое способен? Я вспомнила, как читала о том дне, когда мы сидели на Парламент-хилл и я спросила его в лоб. А он солгал. Я снова и снова пролистываю дневник до того места. «У нас не было детей?» – спросила я его. «Нет. Не было». Неужели он говорит так, чтобы меня защитить? Неужели и правда считает, что так будет лучше? Промолчать, то есть не сказать правду, а поступить так, как ему удобнее?

И… быстрее. Наверное, ему до смерти надоело повторять одно и то же, одно и то же каждый день. Мне приходит в голову, что это не из-за меня он сокращает описания и перевирает детали. Просто он боится сойти с ума от постоянного повторения.

Мне начинает казаться, что у меня «едет крыша». Все становится зыбким, нечетким, размытым. Сперва я думаю одно, а секунду спустя совершенно противоположное. То верю всему, что говорит мой муж, то не верю ни единому его слову. Кажется, все стало нереальным, превратилось в плод моего воображения. Даже я сама.