Прежде, чем их повесят

Глокта повернулся и прикрыл глаза рукой. Перед ними раскинулась Дагоска — почти что остров. Вниз по склону уходил Верхний Город: аккуратная сетка аккуратных домов с длинными прямыми дорогами между ними, с жёлтыми пальмами и широкими площадями. За длинной изогнутой стеной раскинулась пыльная бурая мешанина трущоб. И вдалеке над ними высились мерцающие в дымке мощные внешние стены[4], перегораживающие узкий скалистый перешеек, который соединял город с материком. С одной стороны от него виднелось синее море и синяя гавань с другой. Говорят, это самые мощные защитные сооружения в мире. Интересно, не придётся ли нам вскоре проверить это горделивое хвастовство?

— Наставник Глокта? — Харкер прочистил горло. — Лорд-губернатор и его совет ждут.

— Значит, подождут ещё немного. Мне интересно узнать, каких успехов вы добились в деле исчезновения наставника Давуста. — В конце концов, будет весьма неприятно, если нового наставника постигнет та же участь.

Харкер нахмурился.

— Ну… успехи имеются. Я не сомневаюсь, что виноваты туземцы. Они всё время плетут заговоры. Несмотря на меры, которые Давуст предпринял после восстания, многие из них всё равно не знают своего места.

— Поразительно.

— Это самая что ни на есть правда, поверьте. В ту ночь, когда исчез наставник, в его покоях было трое слуг. Я их допросил.

— И что вы выяснили?

— Пока ничего, к сожалению. Они оказались чрезвычайно упрямыми.

— Тогда давайте допросим их вместе.

— Вместе? — Харкер облизал губы. — Я не знал, что вы лично захотите их допрашивать, наставник.

— Теперь знаете.

Можно подумать, что чем глубже продвигаешься внутрь скалы, тем должно становиться прохладнее. Но здесь было в точности так же жарко, как и снаружи, на прожаренных улицах, только без малейшего милосердного ветерка. Коридор был тих, мёртв и душен, как гробница. Факел Витари отбрасывал по углам мерцающие тени, и позади быстро смыкалась темнота.

Харкер помедлил перед окованной железом дверью и вытер со лба крупные капли пота.

— Должен предупредить вас, наставник, пришлось быть с ними весьма… твёрдым. Понимаете, твёрдая рука лучше всего.

— О, я и сам могу быть весьма твёрдым, когда положение того требует. Меня нелегко шокировать.

— Хорошо, хорошо. — Ключ повернулся в замке, дверь распахнулась, и в коридор хлынул дурной запах. В нём слились засорившаяся уборная и куча гнилья. Камера за дверью была крошечной, без окон, и с таким низким потолком, что стоять было почти невозможно. Жара была сокрушающей, вонь непереносимой. Эта камера напомнила Глокте другую. Намного южнее, в Шаффе. Глубоко под императорским дворцом. Камера, в которой я задыхался два года, визжа в темноте, царапая на стенах и ползая в собственной грязи. Его глаз задёргался, и Глокта тщательно вытер его пальцем.

Один узник растянулся на полу лицом к стене. Его кожа была черна от синяков, обе ноги сломаны. Другой был подвешен к потолку за запястья, колени касались пола, голова безвольно свисала, спина исхлёстана до мяса. Витари наклонилась и потыкала одного из них пальцем.

— Мёртв, — просто сказала она. Подошла к другому. — Этот тоже. Мёртв уже давно.

Мерцающий свет упал на третью узницу. Эта была жива. Пока. Руки и ноги скованы, щёки ввалились от голода, губы потрескались от жажды. Она прижимала к себе грязные, покрытые пятнами крови лохмотья. Её пятки заскребли по полу — она попыталась убраться подальше в угол, тихо бормоча на кантийском и закрыв рукой лицо от света. Я помню. Хуже темноты только свет. С ним всегда приходят вопросы.

Глокта нахмурился и перевёл взгляд дёргающегося глаза с двух изувеченных трупов на съёжившуюся девчонку. Его спину крутило от напряжения, от жары и от вони.

— Что ж, здесь уютно. Что они вам рассказали?

Харкер закрыл нос и рот рукой, неохотно заходя в камеру, Иней маячил прямо у него за плечом.

— Пока ничего, но я…

— От этих двоих вы уже точно ничего не получите. Надеюсь, они подписали признания.

— Ну… не совсем. Наставник Давуст никогда не интересовался признаниями смуглых, мы просто, понимаете…

— Не могли даже держать их в живых, пока они не признаются?

Харкер выглядел угрюмым. Как ребёнок, которого несправедливо наказал его школьный учитель.

— Есть ещё девчонка, — бросил он.