Прежде, чем их повесят

Сутулый пожилой мужчина изумлённо уставился на них, на его губах застыло неясное ругательство, зажжённая свеча слабо освещала одну сторону его морщинистого лица.

— Я Байяз, Первый из Магов, и у меня есть дело к Конейль. — Слуга продолжал таращиться. Джезаль почти ожидал, что из его беззубого рта потечёт струйка слюны, так широко он его раскрыл. Очевидно, посетители сюда заходили нечасто.

Одной мерцающей свечи было совершенно недостаточно, чтобы осветить высокий зал за стариком. Тяжёлые столы гнулись под шаткими стопками книг. По каждой стене тянулись полки, теряясь в затхлой темноте наверху. Тени двигались по кожаным корешкам всех размеров и цветов, по связкам пергаментов, по скрученным и уложенным в пирамиды свиткам. Свет искрился и блестел на серебряном тиснении, на золотых узорах и на тусклых драгоценностях, вправленных в переплёты устрашающих размеров. Длинная лестница с перилами, отполированными бесчисленными прикосновениями рук, со ступеньками, истёртыми посередине бесчисленными шагами ног, спускалась, изящно изгибаясь, в это средоточие древних знаний. Пыль толстым слоем лежала на всех поверхностях. Одна особенно чудовищная паутина прилипла к волосам Джезаля, как только он переступил порог — и он тщетно пытался от неё избавиться, сморщившись от отвращения.

— Госпожа этого дома, — прохрипел привратник со странным акцентом, — уже отправилась в постель.

— Так разбуди её, — резко сказал Байяз. — Уже темнеет, а я спешу. У нас нет времени на…

— Так-так-так. — На ступенях стояла женщина. — Время, действительно, тёмное, раз старые любовники кричат у моей двери. — Глубокий голос, сладкий, как сироп. Она с преувеличенной медлительностью спустилась по ступеням, касаясь длинными ногтями изогнутых перил. Казалось, она в зрелых годах: высокая, стройная, изящная, и половину её лица закрывал водопад длинных чёрных волос.

— Сестра. Нам нужно обсудить неотложные вопросы.

— Ах, неужели? — Джезалю был виден один глаз: большой, тёмный, с тяжёлыми веками и еле заметным розовым ободком, словно от слёз. Томно, лениво, почти сонно она обвела взглядом их группу. — Как это ужасно утомительно.

— Я устал, Конейль, и мне не до твоих игр.

— Все мы устали, Байяз. Все мы ужасно устали. — Она сделала долгий театральный вздох, добравшись, наконец, до нижних ступенек, и пошла по неровному полу к ним. — Было время, когда ты хотел поиграть. Как я помню, ты готов был играть в мои игры днями напролёт.

— Это было давно. Всё изменилось.

Её лицо неожиданно перекосило от гнева.

— Всё прогнило, ты хочешь сказать! Но всё же, — и её голос снова стих до глубокого шёпота, — мы, последние остатки великого ордена магов, должны, по крайней мере, пытаться оставаться цивилизованными. Ну будет тебе, брат мой, друг мой, мой милый. Нет нужды в чрезмерной спешке. Уже поздно, и всем вам есть время смыть дорожную грязь, сбросить эти вонючие лохмотья и переодеться к ужину. А потом за едой мы поговорим, как принято среди цивилизованных людей. Мне так редко приходится принимать гостей. — Она прошла мимо Логена, восхищённо оглядывая его с ног до головы. — И ты привёл мне таких суровых гостей. — Её взгляд задержался на Ферро. — Таких экзотических гостей. — Она протянула руку и провела длинным пальцем по щеке Джезаля. — Таких привлекательных гостей!

Джезаль стоял, застыв от смущения и совершенно не зная, как реагировать на такую вольность. Вблизи оказалось, что её чёрные волосы седые у корней, и несомненно сильно окрашенные. Её гладкая кожа оказалась морщинистой, слегка желтоватой, и, несомненно, сильно напудренной. Её белое платье у подола было грязным, и на одном рукаве виднелось заметное пятно. С виду она казалась такой же старой, как Байяз, если не старше.

Она уставилась в угол, где стоял Ки, и нахмурилась.

— Не уверена, что это за гость… но всем вам рады в Великой Западной Библиотеке. Всем добро пожаловать…

Джезаль моргал, глядя в зеркало, и бритва болталась в безвольной руке.

Совсем недавно он размышлял о путешествии, которое теперь, наконец, подошло к концу, и поздравлял себя с тем, как многому он научился. Терпимость и понимание, отвага и самопожертвование. Он вырос как мужчина. Сильно изменился. Но теперь поздравления казались неуместными. Зеркало, может, и было древним, а отражение в нём тёмным и искаженным, но несомненно лицо Джезаля было изувечено.

Приятная симметрия исчезла навсегда. Его идеальная челюсть была резко скошена влево и с одной стороны казалась тяжелее, чем с другой. Благородный подбородок неряшливо торчал вбок. Шрам начинался на верхней губе едва заметной линией, но на нижней разделялся надвое и грубо вгрызался в неё, оттягивая её вниз и придавая лицу постоянное выражение безобразной усмешки.

И тут ничего не помогало. От улыбки становилось только хуже — показывались уродливые прорехи в зубах, которые больше подходили кулачному бойцу или бандиту, чем офицеру Личной Королевской. Единственным утешением было то, что он, скорее всего, умрёт на обратном пути, и никто из старых знакомых никогда не увидит его таким ужасно обезображенным. Поистине, жалкое утешение.