Прежде, чем их повесят

Одинокая слеза капнула в тазик, стоявший перед ним.

Потом Джезаль сглотнул, судорожно вздохнул и вытер мокрую щёку тыльной стороной ладони. Выпятил челюсть — этой странной новой формы — и крепко стиснул бритву. Урон уже нанесён, и назад ничего не вернёшь. Возможно, он стал уродливее, но кроме того и лучше. И, по крайней мере — как говорил Логен, — всё ещё оставался живым. Джезаль манерно взмахнул бритвой и соскрёб клочки поросли со щёк, из-под ушей и с горла. И подумал, вытирая бритву, что борода на нём неплохо выглядела. Или, во всяком случае, хоть как-то прикрывала уродство.

Он натянул одежду, которую ему оставили. Рубашка с затхлым запахом и штаны древнего и смехотворно немодного покроя. Когда Джезаль, наконец, собрался к обеду, то чуть не рассмеялся, глядя на своё отражение. Беспечные жители Агрионта вряд ли узнали бы его. Он сам себя едва узнавал.

Вечерняя трапеза оказалась не такой, на какую можно было надеяться за столом важной исторической персоны. Серебро потускнело на краях, тарелки были потёртыми и потрескавшимися. Сам стол сильно наклонился, и Джезаль постоянно ожидал, что вся еда соскользнёт на грязный пол. Подавал еду всё тот же шаркающий привратник, и ничуть не быстрее, чем он открывал ворота. Каждое блюдо прибывало всё более холодным и застывшим. Сначала был исключительно безвкусный вязкий суп. Потом кусок рыбы — такой пережаренный, что от него остались одни угольки. И, наконец, настолько недожаренный кусок мяса, что фактически казался ещё живым.

Байяз и Конейль ели в каменной тишине, уставившись друг на друга над столом так, словно нарочно хотели, чтобы всем было неуютно. Ки только ковырялся в еде, его тёмные глаза пристально следили за двумя старшими магами. Длинноногий с удовольствием набрасывался на всякое блюдо и улыбался всем присутствующим, словно все разделяли его радость. Логен держал в кулаке свою вилку, хмурясь и неуклюже тыкая по тарелке, словно та была назойливым шанка, и периодически попадал в еду широкими рукавами плохо сидящего камзола. Джезаль не сомневался, что Ферро, если бы пожелала, смогла бы с лёгкостью пользоваться столовыми приборами, но вместо этого она решила есть руками, агрессивно глядя на любого, кто встречался с ней взглядом, словно призывая сделать ей замечание. Она была одета в ту же грязную дорожную одежду, которую носила последнюю неделю, и Джезаль задумался, не предложили ли ей платье на замену. Он чуть не поперхнулся от этой мысли.

Джезаль по своей воле не выбрал бы себе ни эту еду, ни компанию, ни это место, но факт состоял в том, что еда у них закончилась за несколько дней до этого. С тех пор их рацион состоял из горсти бледных корешков, выкопанных Логеном в горах, шести крошечных яиц, украденных Ферро из высокого гнезда, и каких-то неописуемо горьких ягод, которые Длинноногий собрал с дерева, видимо, наугад. Так что сейчас Джезаль с радостью съел бы и свою тарелку. Он нахмурился, пытаясь разрубить хрящеватый кусок мяса, и подумал, что тарелка и впрямь была бы вариантом повкуснее.

— Корабль всё ещё наплаву? — проворчал Байяз. Все посмотрели на него. Это были первые слова, сказанные за довольно долгое время.

Конейль холодно посмотрела на него своими тёмными глазами.

— Ты говоришь о том корабле, на котором Иувин и его братья плавали на Шабульян?

— А о каком же ещё?

— Тогда нет. Не на плаву. Он сгнил и стал зелёным илом в своём старом доке. Но не бойся. Вместо него построили другой, и тот тоже сгнил, а после него следующий. Последний качается на волнах, у причала — он зарос водорослями и ракушками, но укомплектован командой и припасами. Я не забыла своё обещание нашему господину. Я выполняю свои обязательства.

Брови Байяза сердито поползли вниз.

— Намекаешь, что я не выполнял?

— Я так не говорила. Если тебе послышался упрёк, то это твоя собственная вина стегает тебя, а не мои обвинения. Ты же знаешь, я не принимаю никакие стороны. И никогда не принимала.

— Ты говоришь так, словно безделье — это величайшая из добродетелей, — пробормотал Первый из Магов.

— Иногда так и есть, если действие предполагает участие в ваших распрях. Ты забываешь, Байяз, я видела всё это раньше, и не раз, и закономерность кажется мне утомительной. История повторяется. Брат сражается с братом. Как Иувин сражался с Гластродом, как Канедиас сражался с Иувином, так и Байяз борется с Кхалюлем. Люди мельче, мир больше, но ненависти от этого не меньше, и не больше милосердия. Закончится ли эта низкая вражда хотя бы так же, как другие? Или ещё хуже?

Байяз фыркнул.

— Давай не будем притворяться, что тебе не всё равно, или что ты отошла бы от своей постели дальше, чем на десять шагов.

— Мне всё равно. Я открыто это признаю. Я никогда не была такой как ты или Кхалюль, или даже как Захарус или Юлвей. У меня нет бесконечных амбиций, нет бездонного высокомерия.

— Действительно нет, только не у тебя. — Байяз с отвращением втянул воздух и со стуком бросил вилку на тарелку. — Только бесконечное тщеславие и бездонная праздность.