Прежде, чем их повесят

— Трудности со взятием Дагоски потрясли людей. Жрецы убедили их, что кампания будет лёгкой, что Бог с нами, наше дело правое, и так далее. Бог, разумеется велик, — и он посмотрел на потолок, — но он не заменяет хорошего планирования. Император хочет мира.

Глокта некоторое время молчал.

— Великий Уфман-уль-Дошт? Могучий? Беспощадный? Хочет мира?

Посланник не обиделся.

— Уверен, вы понимаете, как полезна бывает репутация безжалостного. Великого правителя должны бояться, особенно такого, который правит такой обширной и разнообразной землёй, как Гуркхул. Он хотел бы, чтобы его и любили, но это роскошь. Страх необходим. Что бы вы о нём ни слышали, Уфман не склонен ни к миру, ни к войне. Он человек… как это по-вашему? Необходимости. Он использует нужные инструменты в нужное время.

— Очень благоразумно, — пробормотал Глокта.

— Поэтому мир. Милосердие. Компромисс. Вот инструменты, которые подходят к его целям, даже если они не подходят к целям… других, — и он коснулся пальцами лба. — Поэтому он отправил меня, чтобы узнать, подойдут ли эти инструменты и вам.

— Так-так-так. Могучий Уфман-уль-Дошт приходит с милосердием и предлагает мир. Мы живём в странные времена, а, Тулкис? Гурки научились любить своих врагов? Или просто боятся их?

— Чтобы хотеть мира, нет нужды любить врага, или даже бояться его. Нужно всего лишь любить себя.

— Неужели?

— Так и есть. Я потерял двух сыновей в войнах между нашими народами. Одного в Ульриохе, в прошлую войну. Он был жрецом, и сгорел там в храме. Другой умер недавно, во время осады Дагоски. Он вёл атаку, когда проделали первую брешь.

Глокта нахмурился и потянул шею. Дождь арбалетных болтов. Крошечные фигурки, падающие на обломки.

— Это была храбрая атака.

— С храбрыми война обходится суровей всех.

— Верно. И я сожалею о ваших потерях. — Хотя и не чувствую никакой печали.

— И я благодарен вам за искренние соболезнования. Бог благословил меня тремя сыновьями, но пустота, оставленная утратой двух детей, никогда не закроется. Это почти как терять свою собственную плоть. Вот почему мне кажется, будто я понимаю, что потеряли вы, в тех же самых войнах. И тоже сожалею о ваших потерях.

— Премного благодарен.

— Мы вожди. Война случается, когда мы терпим неудачу. Или когда нас подталкивают к неудаче спешкой или глупостью. Победа лучше поражения, но… не намного. Поэтому император предлагает мир, в надежде, что это навсегда положит конец вражде между нашими великими народами. У нас нет настоящих интересов пересекать море и идти войной, а у вас нет настоящих интересов в плацдармах на кантийском континенте. Поэтому мы предлагаем мир.

— И это всё ваше предложение?

— Всё?

— Что получат наши люди, если мы отдадим вам Дагоску, за которую в прошлую войну так дорого заплатили?

— Давайте будем реалистами. Ваши трудности на Севере ставят вас в весьма невыгодное положение. Дагоска потеряна, и я бы на вашем месте выбросил её из головы. — Тулкис, казалось, поразмыслил об этом. — Однако я могу организовать доставку дюжины сундуков, в качестве репараций от моего императора вашему королю. Сундуки из ароматного чёрного дерева, отделанные золотыми листьями, которые будут нести кланяющиеся рабы, а впереди будут идти смиренные чиновники из императорского правительства.

— И что будет в этих сундуках?

— Ничего. — Они уставились друг на друга. — Кроме гордости. Можете сказать про их содержимое всё, что пожелаете. Немыслимое богатство — золото гурков, кантийские драгоценности, благовония из-за пустыни. Больше, чем стоит сама Дагоска. Возможно, это успокоит ваших людей.

Глокта коротко вздохнул и выдохнул.

— Мир. И пустые сундуки. — Его левая нога онемела под столом, он сморщился, пошевелив ей, и зашипел через дёсны, поднимаясь со стула. — Я передам ваше предложение своему начальству.

Он поворачивался, когда Тулкис протянул руку.

Глокта посмотрел на неё. Ну, что в этом плохого? И он пожал протянутую руку.

— Надеюсь, вы сможете их убедить, — сказал гуркский посланник.

Я тоже надеюсь.

На край мира

На утро девятого дня в горах Логен увидел море. Он влез на вершину очередного мучительного подъёма — оттуда его и увидел. Тропинка круто уходила вниз, в протяжённую равнину, за которой виднелась блестящая линия на горизонте. Логен почти чуял его — солёный привкус в воздухе каждого вдоха. Он даже ухмыльнулся бы, если бы этот запах не напоминал ему так много.

— Море, — прошептал он.

— Океан, — сказал Байяз.

— Мы пересекли западный континент от берега до берега, — сказал Длинноногий, ухмыляясь во весь рот. — Мы уже близко.